- Не связывайся с хулиганами, Эдвардас. Пойдем, ты так хорошо мне только что говорил.
Эдвардас вернулся в гостиную, успокоился. И минут через десять, сбиваясь, с большим трудом, но все же завершил начатый монолог.
С этого дня Валентина не могла нарадоваться на аккуратность и, как ей казалось, чрезмерную добросовестность Эдвардаса. Он сделал глазок в двери, закрывал балкон на все шпингалеты. Был чрезвычайно осторожен в обращении с электроприборами и газовой плитой. Не брал в рот ни капли спиртного и пользовался душем, а не ванной.
- Так лучше. Бодрит, - улыбался жене.
А на прогулках всегда искал подземный переход, прежде чем перейти на другую сторону улицы.
- Слушай, мне кажется, в тебе прорезается настоящий прибалт, - заметила как-то Валентина, все эти изменения в муже ей нравились. - Такой аккуратный стал, собранный, как все в Прибалтике.
- Видишь ли, - задумывался Лацис, - родина моих предков - Латвия, была в постоянной опасности по множеству различных причин. Видимо, это и приучило наш народ к пунктуальности и порядку. Причем опасность эта давала о себе знать каждый день. И не только в воздухе, но и на земле и в воде. Ты знаешь, даже в ванной латышам нельзя было расслабляться.
- Почему? - удивлялась Валентина.
- Видишь ли, теплая, плещущаяся вода ванной убаюкивает, притупляет бдительность латыша, можно расслабиться и захлебнуться, особенно если пьян, вот почему латыши и мало пьют к тому же...
Уволиться в запас Эдвардасу так и не дали. Горбунов сам лично разорвал его рапорт, сказав руководству, что 'это у него пройдет, я знаю', убедил руководство дать Лацису отпуск, чтоб тот 'одумался', подумал-подумал, да и сам взял отпуск из солидарности с другом. Обе пары - Горбуновы и Лацисы решили отдохнуть, как обычно вместе, и как обычно, в Крыму, в ведомственном санатории.
Вода морская всегда хорошо бодрит. Особенно человека средней полосы, устающего от тягучего городского зноя.
Смена климата и солевого содержания воды лечит лучше, чем время, притупляя душевные раны и тяжелые воспоминания.
Люди, едущие на курорт, не осознают, зачем они едут. А потом отчитываются в виде загорелых тел, фотографий на фоне пальм и морских самодеятельных сувениров.
Никакой суперспециалист в никакой сверхответственной командировке не готовит отчет с такой тщательностью и с первого дня, как курортник, собирающий доказательства о своем пребывании на берегу моря. Чтобы потом полгода доказывать себе и другим, что он там был, что там действительно хорошо и что 'ах, как жаль, что вы туда тоже не поехали.'
Не загорай, не фотографируйся, не собирай сувениры и тогда действительно отдохнешь, а совсем не растеряешь впечатления, когда на вопросы сослуживцев 'ну как там, в Крыму?', ответишь: 'В каком Крыму? Нет, я все лето просидел в Балашихе.' По крайней мере, от тебя отстанут.
Эдвардас Лацис впервые в жизни правильно отдыхал на курорте. Потому что на все прежние ценности ему было наплевать. А поэтому климатические и природные перемены медленно, но верно делали свои целительные дела. И учитывая, что катер, на котором он катался уже три раза, не тонул, экскурсионный автобус не переворачивался и ни разу его не отравили в столовой, то на смену тревоге постепенно приходило состояние жизненного оптимизма. Один раз, правда, когда Эдвардас вечером бродил в горах, какой-то булыжник сорвался сверху и прогремел в полутора метрах от него. Лацис долго смотрел на склон горы и на вершину, но никого, кто б это мог сделать, не обнаружил.
Сон, правда, снился ему один и тот же каждую ночь, но зато все в более радужных цветовых интонациях. Фиолетовые оттенки заменялись голубыми. Пасмурное небо, какое было во время того памятного прыжка, все больше наполнялось солнечным светом. Уже и черная запаска выглядела не столь мрачно. И Смерть - сама приветливость и доброта...
Он видел себя во сне со стороны, от третьего лица. И сон происходил в замедленном состоянии. Вот летит куда-то оторванное кольцо. Вот появляется Смерть в белом развевающемся балахоне. Вот они крупным планом. Оба смеются и о чем-то оживленно говорят. Вот Смерть хлопает его дружески по плечу. И на опасно малой высоте раскрывается черная запаска. Вот Лацис, вытянув ноги, касается травы. Вот сгибаются ноги в коленях. Раскидываются руки для равновесия. Или даже нет. Победно вскидываются вверх. Жесты одобрения инструктора. Ну и, конечно, болельщики с цветами. Эдвардас улыбается и тащится вслед за куполом, влекомый порывами ветра. Он не скидывает лямки парашюта. Он не делает этого специально.
Он просто не хочет их снимать. Что, вообще говоря, идет вразрез с инструкциями.
- Что-нибудь хорошее приснилось? - спрашивает Валентина.
- Да, Валя, мне только что приснился хороший сон.
Ведомственный санаторий действительно оздоровлял. Обе пары отдыхали с удовольствием, много смеялись и, как в прежние курортные сезоны, о проблемах не вспоминали вообще. Даже Эдвардасу нет-нет да подумывалось, а не поспешил ли он с решением 'завязать' с парашютным спортом. Все недавние неприятности казались уже далекими, более того, завершенными. Так думалось все больше и больше с каждым новым беззаботным курортным днем.
Солнце, воздух, трехразовое питание и прогулки на катере - все это было регулярно. Вечерами - гитара. А также анекдоты и воспоминания Горбунова с имитацией некоторых парашютно-акробатических хитростей на комнатном пятачке.
Грязевые ванны Лацис, правда, по-прежнему избегал, а вот к выпивке начал приобщаться. Да и как не приобщиться в санатории, да еще в Крыму, под гитару, под анекдоты, да еще в родной компании?
- Да-а, обгорел ты, братец! - как-то раз Горбунов растолкал Лациса, заснувшего прямо на пляже. - После двух бутылок крепленого надо под грибок заползать. Иначе сгоришь. Спиртное загар усугубляет. Потерял ты осторожность, брат.
Противоожоговая мазь, как известно, не помогла, и вечером у Лациса поднялась высокая температура. Горбунов попробовал несколько верных, как он слышал, народных способов от перегрева. Полил друга пивом, потом еще каким-то напитком, но все это опять-таки не помогло. Затем предложил помочиться ему прямо на обгоревшую спину, от чего Эдвардас отказался.
- Да ну тебя! Позови доктора. Вот если доктор порекомендует, тогда мочись!
И Горбунов поплелся на первый этаж санаторного корпуса поискать какого-нибудь врача. Долго отсутствовал, но наконец вернулся с худым, как жердь, доктором в белом халате и темных очках.
- Лягте на живот, больной! - скомандовал доктор, сразу же, как только вошел в номер, - И майку снимите. Затем присел возле и принялся водить пальцами по обгоревшей спине, поглядывая то на спину, то на присутствующего в комнате Горбунова.
- Ой, какие у вас руки холодные, доктор, - Эдвардас аж задергался.
- Это не у меня руки холодные. Это у вас спина горячая, - прогнусавил доктор.
Затем задумался о чем-то, покусал губы и попросил Горбунова оставить его с пациентом наедине.
- Жить будет? - хохотнул Горбунов, покидая номер.
- Вы так больше не шутите, - доктор строго осек Горбунова. - Это не смешно. - И повернулся к пациенту. - Вам сколько лет, больной?
- Тридцать пять, а что?
- Да так, ничего. Хороший возраст.
Доктор встал, закрыл дверь номера на щеколду и еще раз провел пальцем по спине пациента вдоль позвоночника по всей его длине.
- Ну и что? - Лацису надоела неопределенность, исходящая от доктора.
- Случай у тебя, братишка, серьезный, - доктор перешел на 'ты' и на ласковый шепот, - будем оперировать, дружок.
- То есть как это оперировать? - Лациса аж подбросило.
- Лежать!
- Да я же всего-навсего обгорел!
- Я же сказал тебе лежать, не оборачиваться! - доктор быстро открыл чемоданчик и закопошился в медицинских железячках. - Сколько их тут, -шептал он гнусавя. - Да все разные какие! - Казалось, он терялся от разнообразия звенящих штуковин. - Нет, эта слишком коротенькая... Вот эта. - Наконец в руке у
