Селлингс Артур
Рука помощи
Артур Селлингс
Рука помощи
- Доброе утро, мистер Грант,- приветствовал его доктор Майер.-- Рад вас здесь видеть.
- Доброе утро,- буркнул Грант, опускаясь в предложенное кресло.-Не могу сказать, правда, чтобы это так же радовало и меня.
- Вас можно понять,- мягко сказал врач.
- Но раз уж я здесь - так и быть, спрашивайте, ревновал ли я своего отца.
- Вы считаете, что любая попытка к самоубийству обязательно связана именно с такого рода вещами? - улыбнулся психиатр.
- Нет, не считаю. Но разве не с этого начинают ваши коллеги? Вы под стать, юристам - все усложняете, чтобы было больше работы. А ведь все равно не докопаетесь. Я мог бы сказать вам и сам, но чего ради? Все равно вы не сможете мне помочь. Никогда бы я к вам не пришел, если бы меня не заставил суд.
Доброжелательные карие глаза психиатра глядели на Гранта с сочувствием. Когда он наконец умолк, доктор Майер сказал:
- Я понимаю вас, мистер Грант.
- И не думайте,- теперь Грант почти кричал,- что если меня послал суд, то я нуждаюсь в чьей-то благотворительности! Дайте счет, когда закончите, и я уплачу вам сполна!
- Спасибо,- с улыбкой ответил психиатр,- побольше бы таких больных. Но дело не в этом. Без вашей помощи я не смогу ровным счетом ничего для вас сделать. Мне придется написать на вашей карте: 'От лечения отказывается', и вас, мистер Грант, поместят в психиатрическую больницу. Не я помещу, а закон, чтобы обезопасить вас от самого себя. Вы это понимаете?
Грант смотрел на него исподлобья. Вдруг лицо его дернулось, и он закрыл глаза руками.
Потом отнял руки от лица и сказал:
- Ваша взяла, Простите меня. Бога ради,-тот наглый субъект, который только что с вами разговаривал, на самом деле вовсе не я.
-Я знаю. Я видел, что это только личина- мы все ее носим.
- А если она приросла и от нее не избавиться?- с горечью спросил Грант.- Вот в чем моя беда. Ведь я...-Он запнулся.-Простите-вы, верно, хотите спрашивать меня сами.
-- Нет-нет, говорите! Выбросьте из головы представление, будто мы, психиатры, склонны все усложнять. Конечно, может оказаться, что рассказанное вами не имеет прямого отношения к подлинным вашим трудностям... но посмотрим. Говорите, прошу вас.
- Хорошо, но мой рассказ вам покажет, как мало общего у меня с тем грубияном, которого вы только что перед собой видели. Преуспевающий бизнесмен, энергичный делец - да ведь все это обман! Знаете, кто я на самом деле? Человек, который себя предал. Человек, который зря прожил жизнь.
- Никто не живет зря.- Взгляд психиатра скользнул по раскрытой перед ним папке.-Агент по продаже типографского оборудования - разве это не полезная, нужная обществу работа?
- Оставьте, мне приходится это слышать на каждом банкете.
- Но разве это не правда? Грант пожал плечами.
-- Да-для тех, кто в это верит. Но не для тех, кто мог бы добиться в жизни чего-то действительно стоящего.
- Стоящего? Что вы имеете в виду?
- Стать художником, например.
- Понимаю. Но не кажется ли вам, что это неизбежное следствие выбора пути - чувствовать порой, что путь выбран не тот?
- Я не чувствую - знаю. И это не мимолетное ощущение - я испытываю его уже много лет, и оно все крепнет. Сначала, когда я еще только пробивал себе дорогу, оно меня особенно не тревожило. Но теперь, когда я кое-чего достиг и у меня все больше свободного времени для размышлений, теперь я могу оглядеться в мире, который сам для себя создал, и меня тошнит от него, от его пустоты, от его абсолютной, дьявольской, бесцельности.
Доктор сочувственно кивнул:
- Наверное, вы и в самом деле очень хотели стать художником. Что же вам помешало?
- Что мешает вырасти на камне цветку? Как будто ничто не мешало, разве что бедность. Бедность настоящая, отчаянная. Отец был не бог весть какой работник. Он часто болел - так, во всяком случае, он, называл свое состояние. Заработка ему хватало только на выпивку. Выпьет-и 'заболеет' снова. Ничто, кроме выпивки, его не интересовало. Для него не было различия между картиной и... чем угодно другим. Он знал одно: чтобы заниматься искусством, нужны холсты, краски и кисти, а они стоят денег. Ну, а мать... она работала столько, что ни на что другое сил у нее не оставалось.
- А в школе вас разве не поощряли? Грант презрительно рассмеялся.
- Ну и вопрос! Вы ходили когда-нибудь в городскую школу? Из тех, что были прежде? В них пахло дешевым мылом, классы были переполнены, а учителя получали нищенское жалованье. Мы рисовали стулья, поставленные один ;на другой, и, цветы. Учитель, рисования был убежден, что искусство - это точное копирование. Я и сейчас вижу его перед собой: глухой, в огромных черных ботинках, из носа торчат кустики волос. Судя по всему, он считал себя отменным преподавателем, но я его ненавидел. Однажды я попытался нарисовать цветок таким, каким его воспринимал, и учитель поставил мне единицу! И еще добавил, что, если бы не хорошо наложенная краска, я и единицы не заслужил бы. А потом -он показал мою работу классу, и все смеялись.
Грант прикрыл глаза рукой: Когда он опустил ее, она дрожала.
- Столько лет прошло, а до сих пор больно вспоминать.
- Такие вещи ранят порой очень сильно,- негромко сказал врач.
-Если бы дело было только в этом! Уж какой-нибудь выходя бы нашел. После того случая я стал рисовать так, как требовал учитель, но без особого прилежания, ниже своих возможностей -мне не хотелось, чтобы он ставил меня в пример другим как раскаявшегося грешника. Но дома я рисовал предметы такими, какими их видел, и вкладывал в это занятие всю свою душу. Я твердо знал: когда вырасту, буду художником. Другого я себе даже представить не мог. Не боксером, не машинистом - только художником! Я никому не говорил-говорить было некому,- но стать я собирался художником, и больше никем.
Он вздохнул, и отзвуки тяжелого вздоха пронеслись сквозь наступившее молчание, словно сквозь годы, минувшие с той далекой поры. ,
- Но я им не стал. Сразу после школы устроился на работу надо было приносить в дом деньги. Попытался было откладывать хоть немного на холст и другие принадлежности для занятий рисунком, но отложенные деньги всегда приходилось тратить на что-то другое. На искусство оставалось все меньше и меньше, и наконец я вынужден был и вовсе прекратить, занятия живописью. Не помню, чтобы я тогда об этом жалел. Решил - как будет, так , будет. В то время я стремился любой ценой выкарабкаться из нищеты. Меня тошнило от бедности - от ее вида, ее зловония, ее мерзкого привкуса. Я сказал себе: потом я смогу заняться искусством снова. Но этого так и не произошло.
- Но ведь вам всего... позвольте, сколько вам лет? Пятьдесят четыре. Еще не поздно, разве не так? В конце концов, Гоген и бабушка Мозес тоже начинали не юнцами.
- Как вы не понимаете! Исчезло видение - его стерли сорок лет купли-продажи, расчета, погони за прибылью. Не думайте, что я не пытался начать заново-пытался: часами, днями, даже неделями. Но сорок лет назад произошло непоправимое - у меня был дар, было свое видение, и я убил их. И самое обидное, что я знаю: при других обстоятельствах я бы добился успеха. Но вокруг меня была пустота. Хоть бы одно слово одобрения, хоть бы один голос сказал, что я не должен бросать искусство,-но ничего похожего услышать мне не пришлось. А ребенку трудно удержать мечту, когда все вокруг твердят: это блажь.
- Понимаю.
- Вот почему вы не можете помочь мне ничем,--грустно, сказал Грант.-Ни вы, ни кто другой. Нельзя мне помочь, если я сам себя предал. Ведь выходит, я одновременно и жертва и убийца.
Врач откинулся в кресле и молча разглядывал потолок,
- Вот и вся история,-сказал Грант.-При желании можете истолковать ее по-своему, но я-то знаю, что это святая правда. Потому и есть только один выход-тот, которым я не сумел воспользоваться.
