По тому, как он виновато отворачивался, Лариса поняла: это, конечно, он, Пашка Бычек! И, видно, ещё не окончательный 'отморозок', вон как порозовели его уши.
- Ну что, Пашка, может, начнёшь? - тихо, одними губами, сказала Лариса. - Ты уже Гантенбайн? А может, Свобода?*...
- Прошу вас, не смотрите на меня, - промычал Пашка.
- Помнишь, за что Лиля боялась Свободу? А, не помнишь! За то, что он, отрезвев после своих безумств, ничего не помнил. А ты будешь помнить, клянусь! Ты будешь бояться жить!
Лариса повернулась к Володе:
- Пусть только эти ублюдки дотронутся до меня! Уж одному из них обязательно яйца оторву. Вцеплюсь намертво, а там хоть убейте меня...
- Да пошла ты..., - сказал Цыган и, поминутно оглядываясь, двинулся к двери. Вслед за ним тронулась и присмиревшая бритоголовая троица.
Почувствовав страшную, невыносимую усталость, Лариса упала рядом с Александром и сразу заснула. Очнулась она от тихого прикосновения.
- Всё в порядке? - спросил Александр.
Она погладила его разбитые губы, коснулась глубокой ссадины на подбородке и молча кивнула.
- Ты их здорово напугала! - сказал Александр. - Я тоже не понял, что с тобой случилось...
- А что было-то?
- Не знаю. У тебя в глазах будто свеча зажглась. И какая-то сила от тебя шла...
- Просто я очень хотела, чтобы они ушли.
- Но они ещё придут...
- Пусть попробуют.
Володя, однако, больше не приходил. Может, ещё и по той причине, что Лариса сходила к нему сама и, не обращая внимания на ахи-охи его мамаши, заявила, что если он хоть пальцем тронет её или Александра, то снова отправится на зону. Потому что она не из тех, кто боится всякую гниду и прекрасно знает дорогу в 'ментовку', которая отлично осведомлена о воре по кличке Цыган и спуску ему не даст.
* Речь идёт о персонажах романа Макса Фриша '...И назову себя Гантенбайн'.
8.
Валечка, погостив у матери пару дней, объявила, что приехала не на побывку: она больше не хочет жить с Юрой. А поскольку деваться ей некуда, то вернулась в родимый дом. Надолго ли - не знает, но постарается не задерживаться: жить в посёлке - значит, медленно умирать от скуки и тоски, а она ещё, мол, молодая и хоронить себя не собирается.
- Да что случилось-то? - допытывалась Люба. - Юра, вроде, парень обходительный, ласковый...
- Ничего не случилось, - лениво отвечала Валечка. - Он только с виду обходительный, как ты выражаешься. А увидит, к примеру, мусоринку на паласе, тут же пиликать начинает: что ты, мол, за хозяйка, неряха такая - сякая. Блин!
- Валечка, ты зачем такие вульгарные слова говоришь? - пугалась Люба. И при Юре - тоже?
- Ха! Ты что, мать, думаешь, он дворянских кровей, что ли? Слышала б, какие маты гнёт!
- Ну а ты б смолчала, лишний раз свой норов не показывала. Если мужика вкусно накормишь, чистоту наведёшь, свежую рубашку ему выгладишь, он материться не захочет...
- Я, кажется, в служанки к нему не просилась. Что за радость его вонючие трусы стирать!
- Валечка! -укоризненно качала головой Люба. - Ты ведь нигде не работаешь, время у тебя есть, могла бы всё домашнее хозяйство на себя взять...
- Счас! Разбежалась! Пусть, блин, прислугу нанимает!
- Какая прислуга? О чём ты, дочка, толкуешь? Да разве ж не приятно угодить любимому человеку? Чтоб в доме чистенько было, уютно, душевно...
- Мать, не о том мы говорим. Я его не люблю, понимаешь?
- Как же так? - растерялась Люба. - Зачем жить с ним стала? Обнадёжила, можно сказать, человека...
- Ха! Какая ты у меня, мать, тундра! Ой, блин, не могу! Обнадёжила... Ну, дурой была, думала, что привыкну к нему. Не получилось...
- Он, наверное, переживает?
- А как ты думаешь, мой папка сильно переживает, а? - спрашивала жестокосердная дочь, и на этом разговоры обычно обрывались. Люба вставала и молча уходила в спальню, а Валечка, как ни в чём не бывало, включала магнитофон и слушала музыку.
Дочь целыми днями валялась на диване: или спала, или смотрела телевизор, или читала книжку 'Мадам'. Заканчивала её читать и снова начинала. Наизусть, что ли, заучивала? Люба ради интереса полистала этот роман и ей чуть дурно не стало: в книжке откровенно описывались такие способы и формы секса, о которых она даже не подозревала.
- Нашла что читать! - сказала Люба. - Ничего хорошего! Проститутка написала о проститутках для проституток...
- Много ты понимаешь, - ответила Валечка. - Если б ты такие книжки читала, то, может, папаша не ушёл бы к Ларисе...
- Да как тебе не стыдно? - Люба чуть не задохнулась от возмущения. - Ты что матери говоришь?
- Ничего особенного. Просвещаться, мать, не поздно в любом возрасте...
Если Валечка не читала 'Мадам', то принималась за маникюр или выщипывание бровей. Они у неё и так напоминали два тоненьких штриха, проведённых чёрной тушью, но Валечка всё-таки находила лишние волосинки.
Больше всего, однако, она любила делать лицо. Это означало, что с утра Валечка намазывала на него яичный белок, который через полчаса смывала отваром каких-то трав, после чего втирала в щеки и лоб розовый крем из квадратной баночки, испещрённой иероглифами. Потом в ход шли карандаши, тени, румяна, тушь и бог знает, что ещё - Люба даже не знала, как всё это называется: сама она признавала только пудру и самую обычную тушь производства фабрики 'Свобода'.
Накрасившись, Валечка подолгу придирчиво рассматривала себя в зеркало, проводила то одной, то другой кисточкой под глазами, над бровями, по носу это называлось: делать последний штрих.
Люба не понимала, зачем переводить столько дорогой косметики, если не собираешься выходить из дома. Валечка в ответ лишь пожимала плечиками:
- А я не для кого-нибудь, а для себя стараюсь...
- Намазалась, как клоун, - замечала Люба. - В цирке, что ли, собралась выступать?
- Не твоё дело, - огрызалась Валечка. - Не учи меня жить! Я сама хоть кого научу...
- Ой-ой-ой! Не тому ли, о чём в своей 'Мадам' вычитала?
- Хотя бы! Ты, овца, жизнь прожила, а ничего не знаешь...
Люба не знала, как реагировать на эту 'овцу': с одной стороны, это вроде как миролюбивое и кроткое животное - значит, может обозначать нежное дочкино отношение, а с другой стороны - если мужика назовут 'бараном' или, того хуже, 'козлом', он ведь так коршуном и кинется на обидчика; может, и 'овца' - это тоже что-то непотребное? Но, не зная того наверняка, Люба на всякий случай молча поджимала губы и уходила в другую комнату. А Валечка, как ни в чём не бывало, врубала на полную громкость магнитофон с Наташей Королевой и, кривляясь перед зеркалом, подпевала своей любимой певице.
Что кроме этого дочь делала целый день - непонятно. Возвратившись с работы или с рынка, Люба видела на столе стопку грязной посуды, полузасохшие куски хлеба, кружки с недопитым чаем, ложки, измазанные в варенье. Кровать не убрана, диванная накидка смята, юбки и кофточки раскиданы по всем комнатам, и прежде чем сесть на стул или кресло, Люба убирала с них кружевные лифчики и трусики: Валечка меняла их каждый день и бросала где попало.
Сама Валечка ближе к вечеру уходила, как она говорила, развеяться и отдохнуть. Возвращалась обычно поздно, сразу кидалась к ведру с водой и, зачерпнув из неё ковшом, пила долго и жадно - как загнанная лошадь. Люба набрасывала на себя халат и, сонно щурясь, выходила из спальни:
- Ты где была?
- Какое твоё дело? Иди спи!
- На танцах, что ли? Вон как упарилась...
- Отдыхала!
