- И думать даже не буду, - отрезала Люба. - Поищи кого другого.
И вот он напомнил о том разговоре, да ещё в присутствии Иснючки, у которой, естественно, ушки на макушке. Вон как вся навострилась!
- Ладно, об этом после поговорим, - пообещала Люба, надеясь, что Володя от них отойдёт. А он, напротив, притиснул к себе эту кулёму Иснючку и ласково спросил:
- А ты, матушка, что молчишь? Знаешь, о чём речь?
- То и молчу, что не знаю.
- Водкой будешь торговать? - напрямую сказал Володя. - С каждой бутылки - пять рублей в карман. Ну, как?
- Пять рублей? - Иснючка по-совиному вытаращила глаза. -Ну да!
- Карман один на двоих, - пояснил Володя. - Каждая пятёрка, стало быть, делится пополам.
Иснючка ничего не ответила. Но по тому, как она вдруг зашевелила пальцами рук и сосредоточилась, Люба поняла: уже подсчитывает будущие барыши. Ох, и жадная!
- Что-то я замёрзла, - сказала Люба. - Пойду-ка домой...
Ей совсем не хотелось иметь с Иснючкой какие-то общие дела, тем более связанные с чем-то если не криминальным, то уж полукриминальным - это точно.
- Тебе помочь? - услужливо вскинулся Володя.
Люба ещё с утра дала себе слово, что ничего такого у неё с ним больше не будет. Пора её бесшабашной душе, поднятой бурным вихрем чёрт знает куда и зачем, стать управляемой и пойти на посадку. Да и зачем он ей нужен, этот чужой человек?
- Да я уж как-нибудь сама...
- Нет, давай сумку. Ух, какая тяжёлая! Камни там, что ли?
- Так не пойдёт, - вдруг сказала Иснючка. - У меня риску больше!
- Что? - не понял Володя. - Какого риску?
- Да ведь не ты, а я буду торговать, - объяснила Иснючка. - Менты, проверки разные, всякий обидеть может...
- Ну, я пошла! - сказала Люба.
- Тебе - два рубля, мне - три, - продолжала Иснючка. - По справедливости!
- Завтра побазарим, - Володя весело сверкнул фиксой. - Думаешь, кроме тебя других желающих нет?
- Давай сумку, - сказала Люба. - У вас тут разговоры неизвестно когда кончатся, а мне ещё ужин надо приготовить.
- Идём, идём, - Володя вскинул сумку на плечо, обернулся к Иснючке. Ну, тётка, покедова! Шевели извилинами...
Люба шла молча. Володя, напротив, говорил без умолку, но о чём - этого Люба не слышала: она думала, как лучше сказать ему, чтобы он оставил её в покое - сразу, как к крыльцу подойдут, или всё-таки пусть зайдёт, хоть немного согреется, вон как его нос побелел, наверное, отморозил.
- Ты бы нос потёр, - сказала она. - И уши у тебя побелели. Не чувствуешь, что морозом прихватило?
- А, это уже навсегда! - отмахнулся Володя и глянул на Любу своими веселыми глазищами так, что у неё у самой сердце будто застыло. Недаром его Цыганом прозвали!
- Я уши ещё в восьмом классе отморозил, - продолжал Цыган. Капитально! Зойку Авхачёву помнишь? Да что ты молчишь? Хоть бы кивнула, что ли...
Люба кивнула.
- Ну вот, иду я, значит, в школу, - сказал он, - а морозище - ужас какой! Я шапку на арбуз по самые уши натянул, уже собрался на аллюр переходить, чтоб, значит, согреться. Тут меня эта баядерка догоняет: 'Привет!' Ну как при ней станешь аллюром скакать да уши варежкой тереть? Я ведь форсю, как-никак - жених, в бейцалах малафейка играет, и девок уже тогда начал жать по углам, ну и как такому ухарю показать Зойке, что замёрз? Неудобно как-то. А она, как на грех, едва-едва шевелится, ей-то что, в шубе, валенках, ещё и тёплых трусов, наверное, наподдевала. Чую: уши у меня уже и щипать перестало, а нос, напротив, болит и что-то в нём свербит. В общем, кое-как до школы дошконделяли, сели за парты, а весь класс на меня уставился. Что такое? Уши у меня покраснели, распухли и повисли оладьями, нос - как пирожное 'трубочка', только розового цвета, и прикоснуться к нему нельзя: болит! Отправили меня из школы домой, бабка, наверное, неделю лечила гусиным жиром, какими-то отварами. А теперь даже слабый мороз мне наказанье...
Люба помнила Зойку Авхачёву. Эта долговязая девица, окончив школу, уехала в город, провалила экзамены в институт, но каким-то чудом попала на конкурс красоты и - надо же! - стала победительницей. Злые языки утверждали, что Зойка кому надо дала, вот и вышла 'миссой'. Но Люба в эти сплетни не верила: девка и в самом деле была ох как хороша, и это просто счастье, что сумела вырваться из посёлка, не осталась тут, где её красоту всё равно никто бы не оценил.
А Цыган никак не успокаивается, не хочет молчать, ну будто словесный понос на него напал.
- Я этой Зойке столько букетов перетаскал - не сосчитать,- рассказывал он.- То в оконную раму букетик воткну, то на крыльцо подброшу, то в почтовый ящик засуну. Все клумбы у соседей обобрал! А бабы, сама знаешь, на цветы падкие. Вот и Зойка, гляжу, заинтересовалась: кто это ей георгины да гладиолусы таскает? Чтоб она на кого другого не подумала, я нарочно стал ей показываться: стукну, допустим, камешком в окошко, подожду, пока она выглянет, и воткну букет между штакетинами забора. Вроде как таюсь, но она-то всё видит! Короче, однажды сама ко мне подошла: 'Не обрывай больше чужие клумбы, пожалуйста'. Я, конечно, шлангом прикинулся: 'Что такое?' А она смеётся: ' Пойдём лучше на танцы сходим'. Ну, пошли. Потанцевали. А после, как я её повёл домой, она щебетать стала: 'Ой, луна! Ах, звёзды! Чу, соловей запел'. А я завалил её на скамейку и что-то про любовь нашёптываю...
- Прекрати, - сказала Люба. - Сил моих больше нет это слушать! Как можно такие подлости делать?
- Да успокойся ты, - цыкнул Володя. - Как у нас до дела дошло, так эта баядерка вдруг как вскочит. 'Ты что? - кричит. - Ты что? Я ещё девочка! И не походили мы с тобой как другие, и стихов ты мне не читал...' А я молчу, соплю, знай себе на неё напираю. А она бешеная сделалась, вцепилась ногтями мне в морду, пинается и орёт благим матом. Слышу: люди бегут, кто-то в свисток свистит. Ну, кинул я Зойку и давай драпать...
Люба остановилась, укоризненно посмотрела на него и молча потянула сумку из его рук.
- Ты что, мамуля? - Володя держал ношу крепко, не отдавал. - Ну что ты так переживаешь? Не тронул я эту дуру, ей-Богу...
- Дурак ты! - сказала Люба, и голос её дрогнул. - Она думала, что это любовь, а ты хотел её просто использовать.
- Наше дело не рожать, сунул, вынул и бежать, - дурашливо пропел Володя.
- Отойди от меня, - шепнула Люба. - Даже смотреть на тебя не хочу! И где у меня, дуры, ум был, когда с тобой связалась! Вон ты какой... 'Сунул, вынул и бежать'...Ты всех баб, и меня тоже, используешь!
Володя, не ожидавший такой реакции, остолбенел. Он поставил сумку на снег, полез за сигаретами и закурил. А Люба, не желая оставаться рядом, нагнулась, чтобы подхватить свою сумку. И тут он ударил её по руке. Не больно, но довольно ощутимо.
- А ты меня любишь? - зло спросил он и сплюнул. - Что-то ни разу не слышал...
- Шёл бы ты домой, а? - стараясь оставаться спокойной, ответила Люба. Устала я от тебя. Как-нибудь потом поговорим...
- Нет, сейчас!
До Любиного дома оставалось всего каких-то метров сто. И, кажется, Валечка хозяйничала на кухне. Там горел свет. Это Любу немного успокоило. Если Володя нахально за ней увяжется и напросится на чай, то хоть не одна с ним останется. Какая Валечка никакая, а всё-таки дочка, вдвоём-то незваного гостя легче выпроводить.
Но оказалось, что Валечка куда-то ушла, забыв выключить электричество: в коридоре и на кухне ярко горели все лампочки.
- Выпьешь со мной для согреву? - спросил Володя, доставая пузатую бутылку коньяка из внутреннего
