Вскоре в поздний вечерний час пришел он домой, позвал мать в свою маленькую комнатку.
-- У меня к тебе дело, мама. Важное.
Она хлопотала у печи, готовя ужин. Пришла сразу, будто сердце подсказало, что разговор предстоит действительно серьезный. Грустными задумчивыми глазами смотрела на еще более возмужавшего сына. 'Уже не школьник. Скоро упорхнет куда-нибудь. Разве удержать?'
-- Я тебя слушаю, сынок.
-- Мама, помнишь, ты говорила, что пора бы мне и к делу какому прибиваться серьезному?
-- Я тогда не понимала, сынок, что твои рисунки тоже серьезное дело, -тихо вымолвила Алена Дмитриевна и, словно ища себе поддержки и оправдания, обвела глазами стены, увешанные пейзажами и портретами Алешиной работы.
-- Так я и определился, мама, -- торжественно возвестил Алексей. -Меня в летную школу берут. На, почитай.
Он протянул ей небольшой листок с машинописными строчками. В них говорилось, что сын погибшего офицера-фронтовика Алексей Павлович Горелов 'должен явиться в военное училище летчиков для сдачи экзаменов и прохождения медицинской комиссии не позже десятого августа...' Стояла подпись: начальник авиаучилища Герой Советского Союза гвардии полковник Ефимков.
Мать побледнела, поднесла к лицу сухие натруженные ладони.
-- Не пущу! Отец в танке сгорел, а ты на самолете разбиться хочешь. Знаю я эти реактивные! Их и на картинке смотреть-то жутко.
-- Мама, -- укоризненно остановил ее Алексей, -- ты еще ремень со стены сними.
-- И сниму! -- угрожающе выкрикнула она. -- Ни разу в жизни не снимала, а сейчас сниму.
Алеша еле дал ей договорить. Кинув на стол бумагу, он схватил ее за руки и закружил по комнате.
-- Ну, бей мама! -- кричал он в радостном исступлении. -- Всыпь как следует своему непутевому сыну, только прости. Все равно уже ничего не изменишь.
-- Да постой, сумасбродный! -- оттаявшим голосом воскликнула она. -Давай лучше сядем да поговорим обо всем толком.
-- Вот это уже деловой подход, мама.
-- А как же твои картины, сынок? Я-то уж думала, в художниках себя будешь пробовать.
-- Этого у меня никто не отберет, мама, -- улыбнулся Алексей, -- даже если до генерала дослужусь, все равно рисовать буду. А реактивные истребители -- это же мечта! Скорость за тысячу, пушечки такие, что никто в наше небо не полезет. А форма, мама, у военных летчиков какая! Да и оклад притом ничего. Тебе помогать как следует стану...
-- Так-то оно так, сыночек, -- грустно согласилась Алена Дмитриевна, -только кто еще из твоего класса в летчики пошел?
-- Никто, мама.
-- Значит, ты один?
-- А какое мне дело до других! -- кипятился Алеша. -- Каждый по душе должен выбирать себе место в жизни. Ох и трудно же тебя агитировать, мама!
Они долго просидели за этим разговором. Электрическая лампочка горела уже зря, потому что лез в окна без спроса веселый верхневолжский рассвет, и мать, поцеловав сына в лоб, сказала ему, как маленькому:
-- Ложись спать, сынок. Угомон до тебя придет.
...Кажется, совсем недавно все это было. А потом? Словно сон, промелькнула бурная курсантская жизнь с подъемами и отбоями, тревогами и занятиями, с полетами на учебных и учебно-боевых острокрылых машинах и даже с двумя внеочередными нарядами, полученными за пререкания со старшиной.
Из застенчивого паренька превратился Горелов в крепкого, обветренного аэродромными ветрами юношу. Его выносливости и способности переносить безболезненно в воздухе перегрузки завидовали товарищи.
Алексей закончил школу с отличием, получил назначение в один из южных гарнизонов и тридцать суток отпуска. Все шло гладко, размерено. Он и подарки матери привез, и новенькой, хорошо пригнанной формой лейтенанта поразил. И вдруг это краткое посещение Гагариным их городка... 'Вот и прощай, мечта, -грустно подумал он, -- завтра в часть'.
...Вдоволь надышавшись прохладным речным воздухом, проводив последний окаемок солнца, скрывшийся за горизонтом, Алеша пошагал домой. Густые сумерки заволокли Огородную улицу, когда он распахнул калитку. Мать уже давно пригнала козу и успела ее подоить. На столе Алешу ожидал стакан теплого молока, вареники со сметаной и холодные щи. Мать села в ним вместе, потом встала, откуда-то из- за печи достала нераспечатанную бутылку.
-- Может, выпьешь, сынок 'столичной'? -- спросила она нерешительно. -Никогда раньше этим зельем тебя не потчевала, но теперь ты большой. Может, ради встречи надо?
-- А ты, мама, выпьешь? -- вопросом на вопрос ответил Алексей.
Она испуганно отстранилась:
-- Что ты, сынок! Я ее никогда не пью. А ты -- как знаешь. Говорят, летчики все пьющие.
-- Кто это тебе так расписал нас, мама? -- засмеялся Алексей.
-- Бабка Додониха давеча у колонки говорила. У ней двоюродный племянник в самолетных механиках служил, так вот она на него ссылалась.
-- Неисправима твоя бабка Додониха.
-- А разве не так?
-- Нет, мама, -- весело пояснил Алеша, -- тот, кто любит эти бутылочки, долго в реактивной авиации не полетает. Они по самому дорогому бьют -- по сердцу. А без него, сама понимаешь, какой из человека летчик.
-- Ну а ты как?
-- Только по большим праздникам да когда товарищей много собирается, -признался Алексей, -- один же, ей-ей, в рот не беру.
-- Вот и не надо, -- одобрила мать, и он понял, что предлагая водку, она очень хотела, чтобы он отказался.
Седенькая, немного ссутулившаяся, нажившая за эти два года одинокой жизни новые морщины, сидела напротив мать. Алеше стало ее жалко, и он сказал, желая доставить ей приятное:
-- Мне тут подъемные выдали, мама. Целых сто двадцать рубликов. Это всем выдают, когда к новому месту службы направляют. Для расходов по переезду. Ну а какие у меня расходы? Ты их возьми, эти деньги.
-- Что ты, милый! -- счастливо заулыбалась Алена Дмитриевна. -- Мыслимо ли? Вдруг самому какая нужда!
-- Хоть половину возьми, мама, -- настаивал Алеша, -- сама же говорила, осенью крышу крыть.
-- Половину я, пожалуй, возьму, если велишь, -- согласилась она. -- На крышу действительно надо.
-- Вот и чудно.
Алеша хотел уже укладываться спать, но она, стараясь придать своему голосу предельное равнодушие, все-таки спросила:
-- Давеча ночью ты письмо какое-то писал перед тем, как на встречу с Гагариным пойти. -- Она прищурилась и в упор смотрела на него исподлобья.
Алексей отодвинул от себя пустой граненый стакан.
-- Сознаюсь, мама. Я действительно хотел передать это письмо в руки космонавту. У меня к нему была большая просьба -- взять в их часть.
-- В космонавты! -- всплеснула руками Алена Дмитриевна. -- Господи боже, как был дитем неразумным, Алеша, так и остался. Да ведомо ли тебе, что сейчас с такими просьбами к нему тысячи валят? На что же ты, лихая головушка, рассчитывал?
-- На суворовскую поговорку, мама. Смелость города берет.
Алена Дмитриевна только вздохнула. Ей понравился даже этот его наивный порыв. Улыбаясь, она рассматривала лицо сына. Если бы не вздернутый отцовский нос да не вьющиеся волосы, оно было бы, возможно, строгим и сосредоточенным, но нос и кудряшки делали его добрым и веселым.
