-- И что скажете?
-- Еще не разобрался как-то. Помоему, эти сложнее.
-- Люблю летать на 'мигарях', -- задумчиво резюмировал Василий. -- Для меня они ясная и четкая конструкция. А эта труба все пожирает: и знания и силы. Из нее после полета выходишь мокрый как мышонок. А в воздухе чуть зевнул, и кажется, что не ты ею управляешь, а она тебя таскает. Иногда идешь на полеты такой усталый... Вот, как сегодня.
Горелов с каким-то жалостливым чувством посмотрел на Комкова. Зачем он так мрачно? Полузакрытыми были глаза соседа, и на веснушчатом его лице лежала печать невеселого раздумья. Тревога проникла в Алешино сердце.
-- Я вас не понимаю, Василий.
-- А чего же тут понимать? -- ответил тем же дремотным голосом Комков. -- Что сказано, то и сказано.
-- Но позвольте откровенно...
-- Давайте на самых максимальных оборотах откровенности. Мы же соседи и, думаю, скоро станем настоящими друзьями.
-- Вот поэтому я и хочу, Василий, -- нескладно начал Алеша. -- Мне кажется, если вы хотите летать на 'мигах' и чувствуете, что вот этот тип самолета вам противопоказан, откажитесь от полетов на нем.
Комков пошевелил сухими губами.
-- Отказаться? Да вы что, Алеша. У нас все-таки воинская часть, а не кружок художественной самодеятельности. -- В его усталом голосе прозвучала грустная усмешка. -- Да и притом, что обо мне в полку подумают...
-- Ничего не подумают! -- запальчиво воскликнул Горелов, и кудряшки зашевелились на его голове. -- Да как же можно ложное самолюбие приносить в жертву здравому смыслу?!
-- А вы бы отказались? -- прозвучал контрвопрос.
-- Я бы?.. -- Алеша запнулся.
-- Вот то-то и оно! -- вяло заметил Василий. -- Два ноль в мою пользу. Самое трудное -- это победить самого себя. Многие полководцы именно поэтому и обрекали свои армии на полный разгром, а народы на страшные жертвы, что не могли в критическую минуту победить себя, выйти и сказать: вот я такой и сякой. Вы мне верили и верите. Но вы не знаете самого главного: раньше я мог, а теперь не могу, освободите меня... Ладно, перестанем об этом говорить, -- закончил Комков примиряюще.
Но сон к нему не шел, и усталый мозг снова настраивал на разговор.
-- Я очень часто думаю о сегодняшней нашей авиации, -- продолжал рассуждать Василий. -- Огромные скорости. Перегрузки, от которых мельтешит в глазах, а лицо уродуют гримасы. И вместе с тем кабина -- это целая лаборатория. Как же много требуется от тебя, чтобы пилотировать такой самолет! И силенки сколько, и знаний. Попробуй сейчас сядь в кабину, не зная физики, алгебры, теоретической механики. Не много налетаешься. Мне вспоминается, как нам новый наш командир, Кузьма Петрович Ефимков, про войну и поршневую технику рассказывал. Тогда, говорит, иные воевали по принципу: или грудь в крестах, или голова в кустах. Гашетка, ручка, сектор газа, педали -- вот и все. Он, конечно, утрирует, но многое верно. Разве сейчас с семиклассным образованием сядешь на истребитель?
-- И все равно так же, как и в войну, кроме знаний и физической подготовки, нужно еще одно условие, чтобы летать.
-- Какое же?
-- Призвание, -- тихо произнес Алеша.
-- Лирика это, -- отмахнулся Комков, -- об этом призвании хорошо у поэта одного сказано, вот забыл его фамилию:
Земля нас награждала орденами,
А небо награждало сединой.
А впрочем, давайте лучше завтра договорим. Мне и впрямь пару часочков не грех соснуть. Боржоми не хотите? В наш военторг позавчера завезли, так я пять бутылок взял.
Горелов поблагодарил и отказался. Дождавшись, когда Василий заснет, он вышел из гостиницы. Надо было сдать в политотдел открепительный талон, стать на вещевой учет, зайти к замполиту полка.
Когда через два часа он возвратился, Комков встретил его на пороге. На нем была уже летная куртка песочного цвета с поблескивающей 'молнией'.
-- Вот и хорошо, что пришли. Я с собой ключ брать не буду, зачем он мне в кабине.
-- Отдохнули хорошо? -- поинтересовался Горелов.
Василий дружелюбно похлопал его по плечу.
-- Да что вы меня, как замполит или полковой врач, исследуете? Это им по штату положено такие вопросы перед вылетом задавать.
-- Я ваш сосед, -- с улыбкой напомнил Алеша, но Комков и тут отпарировал:
-- А дистанцию между старшим и младшим летчиком забыли?
-- Не забыл, Василий. Только вы мне очень усталым сейчас кажетесь. Не надо бы вам сегодня на ночные. И задание сложное небось?
-- Э-э-э, бросьте-ка причитать батенька, -- как говаривал один хирург, вскрывая совершенно здорового пациента. Задание как всегда: перехват в стратосфере. Наберу высотенку, атакую в стратосфере цель -- и домой. Так что гуд бай, генносе, если перейти на помесь английского с немецким, -засмеялся Василий. Он пытался произвести на Алексея впечатление бодрого, уверенного в себе человека, но тени усталости лежали полукружьями у его глаз. Поняв, что обмануть соседа не удалось, он вздохнул -- хочешь не хочешь, а идти надо.
Двери бесшумно затворились, и вскоре быстрые шаги Комкова замерли в лестничном пролете.
Оставшись один, Горелов распаковал свой чемодан с нехитрым холостяцким имуществом. Потеснив в платяном шкафу вешалки соседа, нашел место для шинели и двух военных костюмов, штатских брюк и рубашек. Потом написал коротенькое письмо матери, сообщив, что доехал благополучно и вполне прилично устроился. Покончив с делами, разделся и в одних трусах сел у окна.
Быстрые южные сумерки плотно обволакивали степь, принося с собой после душного дня прохладный ветерок. Картина ночного аэродрома волновала. Алексей пожалел, что не захватил с собой этюдник, подрамник, краски, кисти. Ночной аэродром так и просился на полотно! Т-образные раздольные бетонированные полосы были окаймлены гирляндами зеленых электрических лампочек. Эта дорожка приветливо горевших огоньков бежала вперед, к самому краю летного поля, и казалось, дальше тоже отрывалась от земли, устремляясь вместе с самолетом к голубому, ровно мерцающему звездному куполу ночного неба... То ласково зеленым, то предостерегающе красным, запрещающим посадку светом загоралось и гасло электрическое стартовое Т -- издревле знакомый всем авиаторам посадочный знак. Очевидно, это электрики опробовали световую сигнализацию перед полетами.
Почти бесшумно, как большие светлячки, двигались вовсе стороны тягачи-буксировщики, специальные машины, полуторки, выделенные для обслуживания полетов, и немногочисленные легковушки, развозившие по аэродрому старших начальников. Прожектористы дали яркий желтый уч. Он постоял несколько секунд почти вертикально, не в силах достать до безоблачного звездного неба, а потом, разрубив надвое летное поле, лег почти на бетонированную взлетно-посадочную полосу. Стойкий, не колеблющийся свет выделил ровный ряд стоявших на линии предварительного старта истребителей. Черные фигурки летчиков, техников и механиков суетились около них с завидной муравьиной старательностью. Горелов подумал, что там среди них расслабленной походкой шагает и его сосед лейтенант Комков. 'Не понравился он мне сегодня... -- вздохнул про себя Алеша. -- Почему он такой утомленный?.. А говорит любопытно. Интересный парень'.
Алеша включил настольную лампу, к которой моментально устремилась целая эскадрилья комаров, взял со стола фотографию летчика в гроздьях мандаринов и на оборотной стороне прочитал выцветшую надпись: 'Родная Катя! Энное время ты можешь за меня не волноваться. Очень трудно дался в бою тринадцатый 'мессер'. Не зря говорят, что тринадцать -- чертова дюжина. А на том 'мессере' был действительно нарисован рогатый черт, и пилотировал его какой-то ас, барон, что ли. Я получил в том бою легкое ранение и теперь не столько лечусь, сколько отдыхаю в Цхалтубо. Природа здесь чудо. Видишь, какие мандарины вымахали. Вот бы Ваську нашего сюда -- дал бы им жизни. А о тебе и не говорю. О тебе можно только
