пижоном, этаким тореодором, черт возьми! Эх, думаю, последняя тренировка. Сойдет. В кресло сел кое-как, позу выбрал неверную, слишком напряженным был... Вот и наказала меня матушка-центрифуга по всем правилам.
Лицо Ножикова потонуло в облаке папиросного дыма. То ли от смеха, то ли от этого дыма он закашлялся.
-- И пышный букет не помог?
-- Не помог, Павле Иванович. А Зара Мамедовна, вы же сами знаете... Хозяйка Медной горы и та не была такой суровой. Вот и заплясала эта самая экстрасистола. А сегодня, дорогой Павел Иванович, я на центрифугу, как на самую тяжелую работу, поеду. И уж дудки, без васильков-ромашек обойдусь.
-- Ну что ж, -- подытожил замполит, -- вижу, у вас боевое настроение сегодня. Буду ждать успеха. Как говорят, возвращайтесь со щитом.
Голубой автобус вскоре увез Володю Кострова.
День разгорался над городком. Шли занятия в учебных классах и лабораториях. Баринов со взводом солдат из караульной роты приводил в порядок беговые дорожки стадиона и летнюю баскетбольную площадку. Начштаба полковник Иванников составлял расписание летных тренировок. Не так часто, как в строевой части, но все-таки и здесь всем офицерам приходилось совершать учебные полеты, недаром же по штатному расписанию именовались они летчиками-космонавтами, да и невозможно было не летать тем, кого взрастила авиация. В клубе продумывали план субботнего вечера отдыха и дискуссию на тему 'Что такое счастье?'. Ее предложил замполит Нелидов. А над крышами гарнизонных зданий и над одетым в яркую зелень лесом светило щедрое солнце и голубело майское небо.
Весело было и на душе у майора Дробышева, когда в предобеденный час он перешагнул порог генеральского кабинета.
-- Можете поздравить. Отпуск! -- весело сказал он Мочалову и находившемуся здесь же полковнику Нелидову. -- В конце мая море на Кавказском побережье хотя и не такое теплое, как в июле, но и не такое холодное, как в декабре или январе. А я даже при плюс двенадцати купаюсь.
-- Море -- это хорошо, -- качнул головой генерал, -- хуже, когда тебя в болоте плавать заставляют.
Он стоял за своим письменным столом и с каким-то горьким выражением держал двумя пальцами бумагу с фиолетовым разляпанным штампом вверху и черными строчками машинописи. Дробышев понял, что генерал озабочен, крайне чем-то раздражен, и ему ровным счетом нет никакого дела до Черного моря, ни до Кавказского побережья.
Дробышев кивнул на бумагу:
-- Что это вы за послание держите, товарищ генерал, если это, конечно, не секрет.
Мочалов вздохнул, и брови его огорченно сдвинулись. Положив бумагу на стол, он озадаченно развел руками:
-- История... Ничего не скажешь.
-- Ему тоже полезно прочесть, Сергей Степанович, -- подсказал полковник Нелидов.
-- Да, да, -- спохватился Мочалов, -- полюбуйтесь-ка.
Дробышев взял бумагу. На ней увидел штамп поселкового Совета. Название украинского городка было хорошо знакомо. Мысленно Дробышев отметил, что штамп этот поставлен косо, очевидно в спешке, а текст на машинке печатал малосведущий в машинописи человек: отступы неровные, в словах несколько пропущенных букв проставлены вверху. Под словами 'председатель поселкового Совета Сизов', отпечатанными без заглавных букв, -- размашистая подпись. Потом он пробежал глазами короткий текст. Ни один мускул не дрогнул на его лице, и брови над голубыми глазами не сдвинулись и не поднялись вверх, как это бывает у людей, чем-то пораженных и не умеющих скрывать свои чувства. Он вторично углубился в чтение:
'Командиру части.
Нам стало известно, что в вашей части проходит службу Костров Владимир Павлович. Об этом на наш запрос сообщили из Северо-Кавказского военного округа. Мы не знаем, в каком он сейчас звании и в какой должности. Может, он имеет доступ к секретному оружию или самой ответственной боевой технике. Так вот, от имени Советской власти мы вынуждены поставить вас в известность о следующем. В годы оккупации 1942-1943 гг. отец Кострова В.П. Павел Федорович Костров активно сотрудничал с немецко-фашистскими оккупантами, служил в комендатуре г. Горловка, а затем и в гестапо. Он же самый Костров П.Ф. принимал участие в расправах над честными советскими людьми, выслеживании подпольщиков и партизан. При освобождении нашего района и города частями Советской Армии сбежал в неизвестном направлении вместе с оккупантами.
Такова правда о родителе вашего офицера Кострова. Мне думается, что вам, как командиру, знать ее надо.
Председатель поселкового Совета
Сизов'.
Дробышев молча положил бумагу на стол. Он чувствовал, как две пары глаз сверлят его.
-- Жарко, -- сказал он спокойно и, достав платок, вытер лицо.
-- Ты мне не темни, Иван Михайлович, -- первым не выдержал Нелидов. -Твое мнение на этот счет?
-- Володя Костров -- мой хороший товарищ, -- уклончиво ответил Дробышев, -- и притом сын за отца не отвечает.
-- Ты мне тут Сталина не цитируй.
Дробышев невозмутимо отмахнулся:
-- Да разве он автор этого изречения? Сын за отца не ответчик -- это народ сказал за многие годы до него.
Мочалов тонкими пальцами отодвинул листок от себя.
-- Так-то оно так, Иван Михалыч, -- произнес он задумчиво, -- сын за отца действительно не отвечает, и у нас давно покончено с наслоениями культа личности. Но ты посчитайся и с другим. Ведь это же официальный документ. Но на бумаге штамп поселкового Совета, подпись его председателя. Бумага пришла действительно из тех мест, откуда наш Володя, и речь в ней на самом деле идет о его отце.
-- Ну и что же? -- холодно спросил Дробышев.
-- А то, что оставить подобный сигнал не замеченным мы попросту не имеем права. Я убежден -- Костров идеально чистый, честный человек, коммунист, офицер. Но ведь это же здесь... у нас. -- Мочалов вздохнул, оперся ладонями о спинку кресла. Напряженно тикали часы. Все трое молчали. -- нечего сказать -- ситуация. Вот-вот его кандидатуру будут утверждать на очередной полет. И не где-нибудь -- на госкомиссии. Он должен стать человеком, имя которого разнесется по всем уголкам земного шара. И вдруг у советского космонавта отец каратель, фашистский преступник. Вы понимаете, какой будет резонанс? Ведь каждый из наших кандидатов на космический рейс должен быть как стеклышко. А тут вроде пятна на солнце. Неважно получается. Тяжелый случай. Может, ты все же что-то подскажешь, Иван Михалыч?
Дробышев не моргая поглядел на генерала, и голубые глаза его остались бесстрастны.
-- А Черное море? Путевка? Температура воды плюс двенадцать?
-- Ах да! -- ледяным голосом воскликнул Мочалов. -- Как это я забыл? Тогда желаю поскорее занять нижнее место в мягком вагоне.
Белый телефон на письменном столе зазвонил, и Мочалов рассеянным движением снял трубку:
-- Вы угадали, Костров. Это я.
Слышимость по этой линии была превосходной, и, от того что генерал держал трубку на некотором удалении от уха, космонавта слышали все трое.
-- Сергей Степанович, -- бойко сообщил Костров, -- звоню по поручению Зары Мамедовны. Только что сошел с матушки-центрифуги и еще мокрый как мышонок. Двенадцать Ж выдержал на 'отлично'. Кардиограмма идеальная. Все в норме, Сергей Степанович.
Тонкий рот Дробышева расплылся в доброй улыбке, и на какие-то мгновения майор потерял свою обычную невозмутимость.
-- Ай да Володя! Молодец! Жми! -- выкрикивал он азартно.
Но Мочалов с тем же хмурым видом опустил трубку на рычаг.
