Торгейр задумался… Опустил голову и долго молчал. А потом Хельги услышал:
– Тогда послушай, что я скажу тебе, Виглафссон… Ты, может быть, помнишь, что мы с отцом плоховато ладили последнее время. Моему отцу мало нравилось, что Харальд конунг начал присваивать себе чужие земли…
Хельги перебил:
– А кому это понравится?
– А я, – продолжал Торгейр, – я ездил служить конунгу, так как считал, что неплох тот вождь, который умеет подчинить своей воле всех остальных. И Харальд многое мне доверял. И ты можешь выкинуть меня за борт, Хельги Виглафссон, никто тебя за это не осудит.
Воины продолжали грести, поглядывая на Хельги. Сын Ворона всегда был скор и крут на расправу, Торгейру оставались мгновения жизни, никто в этом не сомневался.
Однако Хельги даже не двинулся с места. А потом вдруг ещё и засмеялся, – другое дело, что этот смех мало кому показался весёлым.
– У тебя не голова Мимира на плечах, чтобы продолжать давать советы отдельно от тела. Я знаю, что я сделаю. То есть чего мне не следует делать. Я не стану спорить с тобой о Харальде конунге…
Миновала середина дня, и уже под вечер, когда островок вот-вот должен был показаться, им повезло ещё раз. Дождь прекратился, и мгла покинула море, поднявшись кверху вместе с облаками. Поэтому зоркие глаза Бьёрна Олавссона ещё издали разглядели два кнарра, шедшие навстречу. Оба глубоко сидели в воде, стало быть, были нагружены.
Они и не подумали бросаться в сторону при виде драккара. Людей на них было больше, чем у Хельги, и они надеялись оборониться. Когда корабли поравнялись, старший из корабельщиков, широкоплечий и плотный, с длинными усами, окликнул:
– Эй, викинг! Чего хочешь, боя или мира?
У него тоже бежало по жилам отнюдь не молоко.
– Мира, – ответил Хельги, улыбаясь во весь рот. – Мне твоего добра не надобно, своё есть на продажу! А везти его в Бирку хлопотно!
Усатый велел своим людям табанить.
– Что же ты продаешь?
Хельги указал на монашеское судно.
– Вот… Корабль и гребцы на нём. Это должно пригодиться путешественнику вроде тебя!
Его воины, оставленные сторожить пленников, подняли их со скамей и поставили вдоль борта. Монахи стояли понуро в своих бесформенных одеждах, с распухшими от непосильной работы руками, осунувшиеся, жалкие.
– А каков в море этот корабль? – спросил купец. – Рабы-то мне пригодятся, но я живу далеко, и судно должно выдержать дорогу.
Хельги ответил:
– Я немногое могу о нём рассказать, кроме того, что он крепок. Я сам только утром его впервые увидел.
Торгейр неожиданно вмешался:
– Он остойчив на волне и берёт хороший груз, даже коров… Он хорошо слушается руля, хотя и не может идти так круто к ветру, как твой кнарр.
– Ты-то откуда это знаешь? – удивился усатый.
Торгейр пошевелил изувеченной рукой, потом с усилием поднял её и отвёл волосы со лба.
– Я был рабом у хозяина этого корабля. Люди зовут меня Гудмундом Счастливым, херсиром из Халогаланда. Расскажи ему обо мне, если тебе повезёт и ты его встретишь.
– Расскажу! – пообещал путешественник и добавил: – Быть может, хоть это защитит меня и моих людей, если твой отец налетит на нас в море! Я куплю корабль.
– И рабов?
– И рабов.
– Вот только надо мне тебя предупредить, – сказал Виглафссон. – Их всех называют монахами, и сдаётся мне, что они больше любят болтать о своём Боге, чем растаскивать камни с полей!
Корабельщик засмеялся.
– Мой дом в Исландии, а это такая страна, где лентяи быстро делаются трудолюбивыми… Я покажу им пустынное хейди и пообещаю прогнать их туда, если они будут не так расторопны, как я захочу!
7
Было так.
Жил в Свеарике Гюльви конунг, повелитель страны. Ратных дел этого конунга никто не запомнил, нечего было и запоминать. Но люди рассказывают, будто любил он песни и любил слушать прекрасные женские голоса.
И вот однажды явилась к нему женщина по имени Гевьон, красивая на диво, и попросила разрешения спеть. Конунг ей позволил. И пока звучал её голос, сидел не шелохнувшись. А потом только всего и сказал:
– Останься здесь, светлая Гевьон, будь всегда около меня. Или возьми в награду что пожелаешь…
И тогда Гевьон будто бы попросила у конунга столько земли, сколько сумеет унести за один раз.
– Малым довольствуется Гевьон, – ответил Гюльви конунг. – Но раз уж ты не хочешь остаться здесь со мной, пускай будет по-твоему…
Тогда-то Гевьон кликнула к себе четверых могучих сыновей, да и обратила их в быков. Запрягла в плуг и стала пахать… И на диво большой пласт поднял тот плуг: со скалами, с деревьями, с целыми лесами, со стадами вепрей, ревевших от ужаса! Поднатужилась четверка быков и уволокла его в море. И стал посреди моря остров Селунд. Потом там поселились датчане. Вот сколько земли за один раз унесла красавица Гевьон!
А глубокую рану в теле земли быстро заполнила целительница вода. И стало в Свеарике озеро Лёг. И долго ещё дивились люди тому, как странно схожи его заливы с мысами острова Селунд…
Порывистый ветер шумно ударял в паруса. Боевой корабль то стремительно вспарывал чёрно-сизые волны, то лебедем скользил между островов.
Звениславка жадно глядела по сторонам – на берега. Чем дальше от моря, тем меньше голых скал, всё больше песчаных холмов и ярких, издалека видных обрывов. Земля славная! И народ здешний, свеи, почаще урман заезжали в русские пределы. И миром и войной, это уж как всегда… А в городе Бирке часто видели русских купцов. Может быть, и теперь там стоят?
По озеру, не опасаясь друг друга, сновали туда- сюда проворные корабли. С тех пор как семнадцать зим тому назад Анунд конунг открыл Бирку датчанам, здесь стало людно. Со всех сторон спешили гости к острову, похожему сверху на плоский хлеб, обкусанный с юго-западной стороны. Этот остров и селение на нём хорошо знал весь Север. Здесь самые отчаянные
