викинги вкладывали в ножны мечи и превращались в мирных торговцев. Здесь встречали людей с далёкого Востока, темнолицых, с завитыми или выкрашенными бородами, в странных одеждах; бородатых южан с крестиками на загорелых шеях и с золотом в кошельках; вендов из Юмны и Старграда в узких змееподобных лодьях-снекках, за которыми не могли угнаться драккары; и словен, никогда не расстающихся с оружием, – из Ладоги, из Нового Града…
Шли в Бирку корабли Халльгрима Виглафссона. Дней десять можно было потратить на то, чтобы походить по шумному торгу, пополнить припасы, посмотреть товары и людей… Спешить некуда: тот исландец на прощание рассказал Хельги, что на великой реке Нюйе ещё не сошёл лёд.
Мужчины и женщины одинаково старательно прихорашивались, надевали лучшие одежды, украшения. Никто не хотел выглядеть неряхой и бедняком. Даже вольноотпущенники…
А город, ни от кого не прячась, лежал себе на открытой прибрежной низине. Бревенчатые настилы начинались от самой воды и, не сворачивая, шагали между рядами деревянных крепких домов. За домами виднелась увенчанная башенками серая от дождей стена. Стена обнимала весь город – от причала до причала. И всё вместе это походило на молодой месяц, уложенный рожками к озеру. Улицы пестрели народом: купцами, воинами, женщинами, рабами, детьми…
Гавань перед городом защищал длинный ряд брёвен, насмерть вколоченных в дно. Между сваями не протиснулась бы лодка, не говоря уже о боевом корабле. В Бирке стояло сильное войско, здесь не опасались таких, как Халльгрим и Хельги. Страшен был только очень сильный враг вроде беглого Анунда конунга с его тридцатью двумя кораблями. Но такого набега в ближайшее время не ждали.
Три лодьи беспрепятственно вошли в гавань, спустили паруса и бросили якоря в мелкую прибрежную воду. И скоро от каждого отчалило по лодке со счастливцами, которые первыми попадут в город.
В той, что отвалила от чёрного корабля, среди воинов сидел Видга сын хёвдинга и рядом с ним Скегги – разлучить этих двоих с некоторых пор сделалось невозможно. Некрашеная рубашонка Скегги сияла новыми рукавами, которые заботливо пришила к ней Ас- стейнн-ки. Скегги старательно охорашивался в этих обносках – ему хотелось, чтобы Видге не было стыдно с ним ходить.
Ещё на палубе Видга показал ему кожаный кошелек:
– Здесь целых две марки! У меня было своё серебро, потому что я ходил в походы, но отец дал мне ещё и сказал, что я могу купить всё, что только захочу!
Скегги смотрел на него с завистью и восторгом:
– Всё, что захочешь?
Видга помялся и добавил для справедливости:
– Отец сказал, что на очень большую глупость здесь не хватит всё равно…
Когда нос лодки ткнулся в сваи причала, люди выбрались на берег и разошлись, кому куда захотелось. Один только Этельстан, сам вызвавшийся покараулить, никуда не пошёл. И лениво растянулся на дне судёнышка, подложив под голову шапку. Кому другому эта Бирка, может, и впрямь казалась донельзя многолюдной и шумной. Англа, родившегося в Эофорвике, удивить было трудней. Этельстан прикрыл глаза от солнца натруженной в гребле рукой… Десять дней – срок немалый. Пожалуй, и он ещё погуляет по улицам, полюбуется диковинками… а может быть, и встретит кого-нибудь из родных мест!
Глаза англа были полузакрыты, но шутники из тех, что любят обдать водой, а то и перевернуть задремавшего сторожа, обходили его лодку стороной.
Звениславка, приехавшая на другой лодке, настороженно оглядывалась по сторонам… А ну как мелькнут в толпе знакомые глаза, прозвучит родная словенская речь! Ждала, замирала в ожидании – и страшилась. Не свои ли словене выкрали из дому, запихнули в душный мешок, повезли на лодье – заморскому купцу продавать! Хорошо ещё, в Ладоге, а не здесь. Не то, наверное, на берег бы нынче не сошла.
Пожилая женщина с добрым лицом, к которой Звениславка в конце концов отважилась подойти, показала ей зелёные макушки сосен, торчавшие над крышами домов:
– Они отплыли только вчера. Вон там они ставили своих богов и просили у них прибыли!
Ладно – десять дней протекут как один… А там – два-три перехода, и почти что дом! И свои лица, а не заезжие незнамо отколе, истинно свои!
А по сторонам продавалось всё, чего только могла пожелать человеческая душа. От хлеба и мёда до панцирей и секир! Тонкими, благородными голосами пели стеклянные кувшины и кубки, изделия франкских мастеров с далёкого Рейна… Драгоценными искорками переливались биармийские меха. Маленькими солнцами горел жёлтый янтарь, и дивные мошки смотрели из него на людей. Шелестели орлиные крылья в руках голубоглазых людей из-за моря, из Эйсюслы… Вспыхивали на свету невесомые ткани, приехавшие с другого конца населённой земли. Извивались рогатые каменные ветки с острова Готланд. Привораживали глаз невиданные раковины далёких южных вод. Ржали, били копытами горячие нетерпеливые кони… Сверкали золотым шитьём изделия местных мастеров: подушки, ленты для девичьих волос… Блюда с чеканными узорами и подвески-лошадки с зелёными камнями вместо глаз!
Звениславка прошла несколько улиц из конца в конец. Хельги Виглавич велел ей непременно что-нибудь купить – и как же не купить, не уважить его? Да поди выбери, когда вокруг так много всего! Шла, вертела головой направо-налево, забывала смотреть вперёд.
Вот и завели её резвые ножки в совсем не весёлое место, где продавали рабов.
Рабы-мужчины сидели по лавкам, стояли подле хозяев: опущенные головы, угрюмые глаза… Девушек прятали в палатках. Заходи, кто пожелает, выбирай, не приглянется ли какая! Вот горе-то – кто и поймёт, пока самого не продадут?!
Люди оглядывались: бегом ведь кинулась прочь! И тут-то сзади раздалось русское, родное:
– Купила бы, красавица…
Звениславка не сразу и поняла. Не сразу ушам своим поверила, не вдруг остановилась. Но потом ахнула, оглянулась, бросилась назад.
Прямо перед ней, друг подле друга, сидело на лавке с десяток рабов. Третий справа, плечистый, русобородый, смотрел ей прямо в глаза.
– Купила бы, – повторил он негромко.
– Как… признал? – спросила его Звениславка. Вот так и молвила русское слово – впервые не затем, чтобы позабавить любопытных урман!
– Сам словенин, вот и догадался, – ответил раб.
Звениславке захотелось расспросить его сразу же о тысяче разных вещей. Но незримая рука перехватила горло. Спрятала лицо в ладонях – и хлынули слёзы.
Хозяин рабов, скучавший поблизости в
