Нацеленные в прибрежную темноту, прямо на неё шли три корабля. Они не несли парусов, и лишь вёсла, послушные сильным рукам гребцов, мерно вспахивали море… Потом луна ярко осветила драконью голову, украшавшую нос передней лодьи. И силуэт человека, стоявшего рядом с драконом, – высокую, широкоплечую фигуру отца!
Бёдвильд так стремительно переложила руль, что парус хлопнул у неё над головой. Лодочка черпнула бортом воды, но не опрокинулась и резвее резвого побежала навстречу подходившему кораблю.
– Отец!.. – во всё горло закричала Бёдвильд. – Нидуд конунг!..
Голос её сорвался.
– Бёдвильд! – удивлённо и радостно откликнулись с корабля. – Бёдвильд!..
Гребцы ещё несколько раз ударили длинными вёслами, потом подняли их вверх. Бёдвильд схватилась за протянутые руки. Её живо втащили в лодью, и она тут же оказалась в объятиях отца. А лодочку отвели за корму и там привязали.
– У кого ещё есть подобная дочь! – говорил Нидуд, растроганно гладя её по голове. – Какой ещё конунг похвастается, что его дочь среди ночи прыгнула в лодку и отправилась его встречать!..
Бёдвильд блаженно прижималась к его груди и не разубеждала его.
3
Ни Хильдинг, ни Трюд так и не догадались об истинной причине, погнавшей Бёдвильд в ночное путешествие по морю… Сам конунг до того гордился её поступком, что и не подумал подробно её расспросить, и говорить неправду не пришлось.
Единственным, кто сразу же её раскусил, оказался маленький Сакси. На следующий же день он отозвал её в сторонку:
– Бёдвильд, я, по-моему, что-то про тебя знаю…
У неё пробежал по спине холодок:
– Что же ты знаешь, братец?
Сакси хитро покачал головой и сказал:
– Теперь, если мы поссоримся, мы сможем рассказать друг про друга. И здорово же нам обоим влетит…
Бёдвильд ответила:
– Мне совсем не хотелось бы ссориться с тобой, Сакси.
Он вздохнул:
– И мне с тобой, сестрица.
Бёдвильд сказала:
– Но если это всё-таки случится, можно ли мне попросить тебя промолчать о том, что ты, как тебе кажется, знаешь?
Сакси нахмурился.
– Значит, тебе можно говорить, а мне нельзя?
– Я-то не скажу, – ответила Бёдвильд, и он знал, что так оно и будет. – Но вот если ты проболтаешься, мне придётся хуже, чем пришлось бы тебе, если бы это я проболталась.
– Почему?
Бёдвильд сказала:
– Не знаю. Просто мне будет плохо, вот и всё.
Тогда Сакси поднял голову и гордо сказал:
– Клянусь тебе бортом лодьи, пусть он отвалится у неё посреди моря. Клянусь тебе краем щита, пусть он рассыплется в прах от первого же удара. Клянусь тебе конским хребтом, пусть он меня не снесёт. И ещё сталью меча – пусть я никогда не возьму его в руки, если хоть полслова скажу кому-нибудь обо всём этом деле!
В ту осеннюю ночь, на борту боевого корабля, не было ничего прекраснее рук отца, лежавших на её плечах, – рук добрых, сильных, родных! И заскорузлой кожаной куртки, к которой она прижималась лицом, ощущая идущий от неё запах всех солёных морских ветров…
Но золотое колечко оставалось на своём месте. И иногда словно бы тихонько сжимало её палец, напоминая: я здесь…
Бёдвильд помнила.
Иногда она поглядывала в сторону моря. Туда, где в осенних дождях, а потом в зимних метелях угадывались хмурые скалы острова Севарстёд. И ей казалось, будто кто- то смотрел с этих скал на серые морские волны и ждал, дождаться не мог маленького паруса, сшитого из старого плаща…
Зима принесла холода, туманы и снегопады. Люди вытащили из сараев лыжи и сани, а на вершинах гор появились снежные шапки.
Однажды Бёдвильд услышала, как Нидуд, вернувшись из очередной поездки на остров, сказал старому Хильдингу:
– Крыша в хижине протекает.
Хильдинг ответил:
– Вот и я заметил, что он стал кашлять. Да и дров сжёг больше обычного.
Нидуд сказал:
– Надо будет как-нибудь починить эту крышу.
После этого Бёдвильд целый день только и думала, что о дырке в крыше лачуги; и ещё о том, что Волюнд, конечно, сидел прямо под этой дырой, потому что его не пускала слишком короткая цепь. И кашлял, кашлял, уткнувшись лицом в костлявые худые колени…
Под вечер она твёрдо решила побывать на острове ещё раз. И как можно скорей. Она отвезёт Волюнду вкусную еду и меховое одеяло. А там пусть будет так, как это угодно судьбе.
Однако в ту же ночь налетела такая лютая непогода, что ни один разумный человек носу не высовывал из дому без крайней нужды. Не говоря уж о том, чтобы куда-нибудь ехать. И Бёдвильд осталась сидеть у тёплого очага. Сидеть и представлять, как страшно, наверное, было на острове, в каменной хижине, заметённой по крышу. Как жутко и тоскливо выл за стенами ветер, и летели в дымовое отверстие пригоршни холодного снега…
Дней через пять после начала шторма Нидуд сказал:
– Как тебе кажется, Хильдинг, когда у него должны были кончиться дрова?
Ярл подумал и ответил:
– Если он жёг их как всегда, то два дня назад. Но я надеюсь, что он сделался бережлив.
– А еда? – спросила, подойдя, многомудрая Трюд. – Я же помню, сколько я посылала!
Мужчины посмотрели сперва на неё, потом друг на друга, и Нидуд хмуро сказал:
– Всё равно сейчас ехать нельзя.
Бёдвильд при этих словах не выдержала и расплакалась. Умрёт на острове Волюнд, и уйдёт что-то очень важное из её жизни навсегда. Нидуд заметил слёзы дочери и сказал:
– Хоть бы скорее кончилась эта буря! Если он не погибнет, я велю ему сделать ожерелье для нашей Бёдвильд.
