вопрос'.
Еще более сильный вопрос - где они раздобыли денег. Оживают призраки различных знакомых - каждый из этих гомункулусов наделен от природы мнимым или принципиальным отсутствием денег: народный богатырь со сложносочиненным прозвищем Толстый Кровавый Парниша, который 'стоя может целую канистру пива выпить, и росту в нем метра два, а сидя еще больше'; скупой рыцарь Бронштейн, оплошно предлагающий друзьям вместо бутерброда 'пожилого вида домашнюю тапочку с прилипшим на подошве свежим тараканом'; коммерсант Чиж о нем сообщается, что 'как и всякий истинный герой нашего времени, он не годится в герои литературного произведения - хотя бы по той по одной причине, что с ним непременно придется пить в таких количествах, что после этого в живых он останется один'; Арбалета Мортировна, о коей Билл собирается писать порнографический роман. 'А может, назвать его 'фильм ужасов'?' - рассуждает он ('фасад Арбалеты, - примечается в скобках, - ничем приятным поразить не способен, кроме, разве что, дряхлости полета архитектурной мысли'). 'Лучше, - решается Билл, - я напишу пособие: '100 способов соблазнения Арбалеты Мортировны'. Способ первый (украинского панка Опанаса Липкого) - сводить ее на фильм 'Танцор диско'. Способ второй (татарского мужчины Рашида) - напиться пьяным и признаться в своей девственности. Способ третий (Арсения) - просто спросить ее: 'Ну как?'...' etc.
Среди этих фантомов (никто из них не воплощается) возникает и тень Туманного Отрока - под этим именем фигурировал в подобных дружеских сочинениях Коля:
'...Но согласись, - проговорил Пилл, - что Отрок - человек чрезвычайный'.
'Да, - согласился Билл, - и с этим согласились бы все, если б он встал с кровати'.
'Но он же не встанет', - вздохнул Пилл.
'Не встанет', - вздохнул и Билл.
'Но если б он встал, - сказал Пилл, поднявши палец, - это была бы стихия!'
'Это была бы стихия, - подтвердил Билл, также подъемля толстый, крючковатый указующий перст. - К тому же, он сразу бы заработал большие деньги'.
'Да что там деньги! - пренебрежительно махнул рукой Пилл. - Он бы сразу увековечил свое имя. Написал бы, к примеру, гениальный роман'.
'Но гениальный роман не напечатают', - грустно промолвил Билл.
'В том-то и дело, - сказал Пилл не менее грустным голосом. - Вот если б он мог написать негениальный роман, то его, разумеется, сразу же напечатали б. Но негениальный роман он написать не сумеет'.
Они помолчали.
'Вообще-то, гениальный роман тоже могли б напечатать', - рассудительно молвил Билл, помолчав.
'После смерти', - уточнил Пилл.
Билл согласился. В том-то и дело, сказал Билл. После смерти, естественно, деньги Отроку будут ни к чему. А наследников у него нет. Он их не может родить в силу принципиального обустройства мужской природы. А дети от женщины - это были б уже, разумеется, не вполне его дети. Так что, вставать совершенно нет смысла. И Отрок лежит. И будет лежать еще долго-долго, до самой Билловой смерти, потому что, когда Билл умрет, то Отроку, конечно, придется встать, чтобы самому пойти в таксопарк.
Вот какой человек Туманный Отрок...'
В конце концов, Билл припоминает, что деньги они надыбали все-таки у Чижа. Пилл поражен: 'Неужели? Выходит, мы вчера пили с ним?' 'Выходит, пили', - уныло кивает Билл. 'Следовательно, - разочарованно говорит Пилл, все это было не вчера. Потому что, если б мы пили с Чижом, то пива у нас уже не было бы'.
Наступает безмолвие. Билл дремлет с мыслящим лицом. Пилл обнаруживает в кармане свою записную книжку, раскрывает ее и читает стихи, которые вчера (вспомнил!) списал для него Рашид:
...Но, все понимая, зачем я так странно живу,
Зачем я так странно...
ПОХМЕЛЬНЫЙ БЛЮЗ
Где-то дней десять спустя кавалер Коля проснулся под вечер в своей постели... хм... проснуться-то, вроде бы, и проснулся, а все же еще и прыгали перед глазами его какие-то мультики, хе-хе, прелести, так сказать, суккубы преобольстительнейшие... непорядок, одним словом, похмельный блюз, синдром приобретенного алкогольного дефицита - СПАД. На белой, старушечьей кровати проснулся Коля, той, что с железными прутьями и с шишечками на штангах, под ковриком на стене с вышитым нежным Иваном-царевичем, умыкаемым брутальным старомуромским волком. Подобрал с полу рухнувшие во сне очки, книжку - называется 'Тихий дон', интересно, про что там? - наверное, опять про Испанию... Выключил у изголовья настольную лампу с зеленым ленинским абажуром, тихо сиявшую забытым неугасимым огнем... Но вот напасть ведь какая: только ведь было начал в себя приходить, только ведь было встал, отлил, освежил кефиром похмелье, ан нет - лезет из телевизора балет, почти что голые женщины!
Ай-яй-яй! Что нам осталось еще в этой жизни, кроме как вступить в христианское общество трезвости? Эра всепланетного телевидения, понимаешь. Развитие коммуникаций. Конкубинат Западного парадиса с нашим раешником. Вскоре каждая пейзанка сможет обслужить голодного односельчанина, как в лучших странах Парижа! Вот такой вот ништяк. Вопрос: что будет, если в одну бездуховность впарить другую? Налево застава, махновцы направо... Увы, господа, увы! Эту страну уже не спасет ни одиннадцатая граната, столь витально необходимая матросу Железняку, ни двадцать первый палец - в том смысле, что нету у нас надежды на будущие поколения... Увы, господа, увы, не плачьте, но это факт: время сие явно создано не для нас. Напрасны наши совершенства, мы лишние на этом празднике шизни, киса...
Так и сидел Коля на разоренной кровати, вздыхал, сопел... В какой-то момент он даже забылся, увлекся, стал наборматывать вслух, рифму наклевывал, вишь ли, стопу подковывал, начал шагать уже через логические ступени к едрене фене, к неоформившейся еще, но смутно маячившей на полувзводе концовке... Да что-то не вытанцовывался на сей раз стишок, не клевала рифма, строки сбивались с дыхания, и постепенно он охладел, сник, задремал уж было...
На этом месте автор имеет возможность сотворить в Колиной комнате зуммерующий телефон.
'Коль', - сказал Коля, деликатно дыша в телефонное ухо.
'Твердый или мягкий?' - прожужжал, как шмель в ухе, низкий Щупковский голос.
'Ты про кого конкретно, про моего младшего брата?'
Короткий смешок, сумерки в раковинном пространстве, звуки танго 'Магнолия', затем - из ужасного далека - ленивый голосок Дрынча: 'Сколь изысканна речь Щупко. Иногда такие турусы выдает...'
'Кол - с твердым знаком, или же без?' - продолжал дурачиться Федор Щупко.
'С мягким', - ответил Коля, пережил шерсть и смерть Щупковского веселья, после чего трубку взяла Лада.
'Новый день за окном', - сказала Лада.
Коля осторожно согласился.
'Как ты думаешь, не хотелось бы, чтобы и сегодняшний день так плавно перетек во вчерашний...'
Пауза.
'Ну, так что, Кольбрук в поход собрался?'
'Гхм', - кашлянул Коля.
'Ты хоть попрощаться-то придешь? - огорченно вскричала Лада. - Только не говори, будто ты ничего не помнишь'.
Поднатужился Коля, крякнул, покрутил головой... Тщетно. Плавали в голове какие-то смутные ошметки видений не то из сна, не то из постыдной яви, призраки неких печальных подвигов с пеньюарами и канделябрами, что-то про Оптину Пустынь, про откушенную бровь казанского бретера Ихтиан-дра...
'Поход? - неуверенно зацепился он, поковырявшись в носу и тщательно осмотрев затем испоганенный палец. - Поход в Оптину Пустынь?'
Тут уж Лада не выдержала. Минут десять, должно быть, не меньше, пребывала она в жанре телеги, то есть двигала бесконечную речь - что-то там о вчерашнем дне, о Дрынче, проснувшемся в незнакомой квартире, в обломках чужой кровати, о Федоре о Щупко, мывшемся в душе собственным пиджаком, не снимая его с себя, что-то там о самом об Коле, о жалобе какого-то неведомого Бронштейна...
'Люба уезжает, - внезапно сменив императив на челове-ческий тон, сообщила она наконец. - Кстати, где бы достать шампанского?'
'Сейчас сяду, - сказал Коля, - сяду на телефон и начну пеленговать'.
Отчетливый голос Дрынча: 'Одного я не понял, кого он вчера облил из бронштейна?' Бренчание
