потому, что не хотят видеть. С этим,
конечно, бороться не приходится,
из книги(20)
Второй день после каникул прошел бестолково. Гимназия попала под веерное отключение света, что несколько затруднило учебный процесс. По крайней мере на сутки. Одного фонарика, который принес из столярки Шуйский, на всю гимназию не хватило. В конце концов пришлось гимназистов распускать по домам, вызвав у детей неумеренный восторг. Как известно, восторг - дело тонкое. Кто-то пребывает на седьмом небе, а кто-то, по той же причине, места себе не находит.
Оскар Александрович, например, безделья не терпел. Темнота, по его мнению, предназначена исключительно для сна, а если спать не хочется, темнота теряет смысл. Такое количество бессмысленной темноты его бесило.
Впрочем, не всех учителей отсутствие света слишком расстроило. В сущности, учитель от ученика мало чем отличается. Он тоже готовит уроки, опаздывает на них, стоит у доски, тайком погляды вает во время занятий в окно и с нетерпением ждет каникул.
Заработная плата учителей, в общем-то, символична, как символичны те отметки, что получают ученики.
Вернувшись с курсов повышения квалификации, учитель информа тики Мстислав Валерьевич Лугин, не дожидаясь, когда дадут свет, едва ли не на ощупь отыскал в учительской филолога Полину Андреевну Прыгунову. Дурное предчувствие Полину Андреевну не обмануло. Лугин снова принялся дразниться, беззастенчиво цитируя любимого ею Веллера. По пути к Прыгуновой наткнувшись на острый угол стола, Лугин произнес:
- Ушибившись о бесполезные крайности, решил попытать счастья в золотой середине.
Собственно, Прыгунова Веллера, в отличии от Лугина, наизусть не знала и под этой маркой ей можно было подсунуть любую косноязычную фразу. Но Мстислав Валерьевич всегда был честен и отсебятины не позволял.
На этот раз Полина Андреевна, вопреки традиции, огрызаться не стала, а, выражаясь словами ее любимого автора 'заплакала над трудностью жизни и неперспективностью мужа'.
Тут же в учительскую ворвалась завуч по воспитательной работе. Алла Евгеньевна торжественно сообщила, что в кабинете истории состоится внеочередной педсовет при свечах. Как это было романтично.
Изредка доносились короткие вскрики
- мертвые добивали раненых.
из книги(21)
Мы внезапно ощущаем неудовлетворен
ность историей. Нам хотелось бы прор
ваться сквозь нее к той точке, которая
предшествует ей и возвышается над ней.
из книги(22)
Марфа Семеновна дежурила через день, поэтому Олегу пришлось ждать целых двое суток, чтобы вторично задать ей вопрос о подземном ходе./Жаль что нельзя было слушать при свечах, потому что свет уже дали/.
Старушка оживилась, залила из ковшика чайник и, не глядя, натренированным движением поставила его на электроплитку.
Олег приготовился слушать рассказ про подземный ход, и совершенно напрасно. Марфа Семеновна, конечно, молчать не умела, но говорить на заданную тему, видимо, тоже была не в состоянии. Ее все время заносило куда-то в сторону. Рассказы были по своему познавательны и не лишены некоторой интриги, как в прошлый раз, когда речь зашла о знаменах. Но толку, похоже, от них было немного.
В этот раз Олегу пришлось выслушать кое-что из истории второй мировой войны. Оказывается, Марфа Семеновна имела педагогическое образование и в мирное время учительствовала, причем сперва в начальных классах /физику Леониду Игоревичу стоило бы насторо житься/...Когда же в городе явились фашисты, то в здании нынешней гуманитарной гимназии был устроен госпиталь для солдат и офицеров вермахта.
Все шло как положено. Война не разбирала и уносила всех подряд, и лучших, и худших. И тех кто ни то, ни се. Но кое-кого придерживала и, прежде чем попасть на тот свет, люди оказывались в госпитале. Это было что-то вроде КПП, где не всякого пропускали дальше, и приходилось поворачивать обратно и продолжать жить.
Марфа потому об этом знала, что работала в госпитале сани таркой, особо ценной из-за знания немецкого языка. Тут Олег прервал рассказ вахтерши, спросив:
- Так вы и немецкий знаете?
- Знала, - ответила Марфа Семеновна скромно. - Как ушла на пенсию в пятьдесят пять лет, так на следующий день и забыла.
- А-а, понятно...
Так вот, лежал тогда в госпитале офицер по фамилии Рифф, Генрих Рифф. Ранение у него было средней тяжести - его в лесу рысь покусала.
До войны Рифф работал искусствоведом, о чем его начальство неожиданно вспомнило. Выяснилось, что искусствоведы во время войны ценятся не меньше, чем, например, саперы. Особенно, когда началась распродажа древних икон, фарфора и прочих предметов искусства, стоимость которых была не слишком ясна.
Многие офицеры норовили скупить все это по дешевке, что коекого из начальства настораживало. Третий Рейх многое терял от такой неопределенности. Но тут подвернулся лейтенант Рифф, укушенный рысью. Ему предстояло упорядочить распродажу.
И Генрих Рифф впервые за долгие месяцы почувствовал себя нужным обществу и со слезами поведал об этом первому попавшемуся человеку, то есть Марфе Семеновне. Вдохновленный вниманием начальства, лейтенант быстро встал на ноги и, счастливый, покинул госпиталь. Но не надолго.
Спустя несколько дней его вновь доставили туда на носилках. Бледное остроносое лицо искусствоведа было искажено страшной гримасой, которая в действительности могла быть и улыбкой. Ни одной раны, впрочем, на теле лейтенанта не обнаружилось.
На следующий день Риффа посетил начальник полиции безопасности гауптштурмфюрер СС Марш / Марфа Семеновна выразила уверенность что его звали именно так/. Марш общался с Риффом примерно полчаса. Разговор велся, видимо, важный. Марфа Семеновна сделала такой вывод не только потому, что никого и близко не подпускали. Просто накануне в город привезли очередную партию картин, старинной посу ды и прочего, по слухам - из самого Петергофа.
В ту ночь Марфа Семеновна дежурила и дальнейшие события прои сходили у нее на глазах.
Ровно в полночь до того неподвижный Рифф неожиданно вскочил. Происходило это, несмотря на то, что госпиталь был переполнен, в одноместной палате, примерно там, где сейчас находится кабинет английского языка.
Марфа Семеновна как раз проходила мимо с ночным горшком в руках и краем глаза увидела все это, успела отскочить, присела за накрытый наволочкой бачок с питьевой водой и замерла.
Рифф, облаченный в халат, вышел в коридор. Глаза его сверкали, и безумия в них хватило бы на целый взвод. Уверенной походкой лейтенант направился к лестнице и быстро стал по ней спускаться. Марфа Семеновна вслед за ним, не выпуская горшок из рук.
Так они оказались в подвале, который лейтенант открыл в два счета. Там, в полной темноте, лейтенант кое-какое время еще двигался, пока не ударился о выступ стены. И тут же вспыхнул фонарик, и голос, весьма похожий на голос гауптштурмфюрера Марша спросил: 'Это вы, лейтенант?' Рифф признался.
Марфа Семеновна, прижавшись к горшку, растворилась в подвальной темноте неподалеку, не понимая, зачем это ей все нужно.
Олег внимательно слушал рассказ, и когда речь зашла о подвале, подумал, что Марш попал туда не иначе как через подземный ход.
Впрочем, Марфа Семеновна этого не утверждала. Зато утверждала другое - фонарик осветил не очень больших размеров ящик. Открыв его, человек, с которым вел беседу лейтенант Рифф, извлек какой-то широкий рулон и размотал его. 'Оно', - сказал Рифф.
Они еще некоторое время что-то рассматривали, гремели посудой, разворачивали тряпки, похожие на полотнища знамен /не те ли это знамена, что позднее, при таинственных обстоятельствах будут появляться в пионерской комнате?/. Рифф давал кое-какие советы, откладывая некоторые вещи в сторону.
