предприятия.
- Вы можете ознакомить меня с деловыми бумагами, со всеми документами, связанными с его поездкой?
После долгого молчания Дорнброк отметил:
- Я должен согласовать это с наблюдательным советом.
- Когда мне следует ждать этого согласования?
- Как только врачи позволят мне встать.
- По телефону согласовать нельзя?
- У нас так не принято.
- Но если этого потребуют определенные обстоятельства, можно рассчитывать на ваше содействие?
- Если обстоятельства расследования окажутся столь серьезными, я пойду на то, чтобы вынести этот вопрос на правление без моего личного участия;
- В какое время вы виделись с вашим сыном в тот трагический день?
- Это было вечером.
- Конкретно.
- Не помню.
- В шесть?
- Позже.
- В восемь?
- Не помню.
- Как долго продолжалась ваша беседа?
- Не более часа.
- И потом ваш сын уехал?
- Я этого не видел.
- Больше вы с ним не встречались?
Дорнброк отрицательно покачал головой и ничего не ответил.
- Значит, вы с ним больше не встречались? - повторил Берг настойчиво, и Дорнброк понял, что в портфеле у прокурора записывающее устройство. - Я понял вас правильно?
<Я вижу, - думал Берг. - Я все вижу. Ты хочешь что-то мне сказать, старик... Скажи, все равно ведь тебе не жить спокойно... Всегда перед тобой будет стоять лицо сына... Ты ведь знаешь, кто погубил его. Ну скажи!>
Дорнброк выдержал его взгляд, но почувствовал, как стало резать в глазах. Он притронулся пальцем к сухим векам и ощутил резкую боль.
- Вы не упустили никаких деталей, которые позволили бы мне найти убийцу вашего сына? - тихо спросил Берг. - Я найду его, господин Дорнброк. Только с вашей помощью я бы сделал это значительно быстрее... Вы же отец, господин Дорнброк...
Дорнброк закрыл глаза, давая понять, что он очень устал.
- Итак, вы считаете возможным самоубийство вашего сына? - тихо спросил Берг. - Вы, отец, считаете это возможным?
И Дорнброк, не открывая глаз, ответил:
- Да.
...Берг знал теперь почти все о последнем дне Ганса Дорнброка. Он опросил сорок семь свидетелей и сейчас имел точную схему того рокового дня. Оставался лишь один пробел. Берг знал, что, вернувшись из Токио, прямо с аэродрома Ганс поехал на теннисный корт. Он сыграл два хороших гейма один на один с тренером Людвигом, потом провел шесть геймов в паре с Вилли Доксом, журналистом из Лондона, а после этого, приняв горячий душ, отправился в свое бюро.
Берг знал теперь, что секретарь передал Гансу список звонивших во время отъезда. Набралось три странички плотного машинописного текста. Ганс пробежал фамилии, споткнулся на одной - <Павел Кочев. Болгария>, поинтересовался:
- Кто это?
- Ученый из Болгарии. Стажируется в Москве. Хотел встретиться с вами.
- Это его телефон?
- Да. Но я думаю, что он уже уехал. Звонок был неделю тому назад.
- Что ему нужно?
- Он не сказал об этом. Он лишь поинтересовался, не можете ли вы с ним встретиться.
- Благодарю вас. Попросите ко мне доктора Бауэра.
Но Берг не знал, о чем беседовал Ганс с Бауэром, и это был тот главный пробел, который сводил на нет все доказательства прокурора...
...Когда Бауэр вошел к Гансу, по обыкновению подтянутый, улыбающийся, Дорнброк представил себе, как сейчас изменится Бауэр, когда он скажет ему о провале переговоров с Лимом. Ганс знал, что всю предварительную работу проводил Бауэр, и понимал, какой это будет для него удар, - отец простит Ганса, но он никогда не простит провала Бауэру.
- Я должен вас огорчить, - сказал Ганс, - наши азиатские планы подлежат переосмыслению.
- Да? - удивился Бауэр. - А мне казалось, что там все отлажено достаточно точно.
- Мне тоже так казалось поначалу. Однако неразумное упорство китайской стороны...
Бауэр перебил его:
- Это ерунда, дорогой Ганс! Пусть вас это не тревожит.
- Меня это перестало тревожить лишь после того, как я отказал им в паритетности...
- Ну, это не беда, - сказал Бауэр, - я уже послал шифровку мистеру Лиму, что Фридрих Дорнброк, в отличие от Ганса Дорнброка, согласен на их условия. Видимо, послезавтра я полечу туда, подпишу соглашение. Лиму прилетать сюда неудобно, вы же знаете - мы здесь на виду...
Бауэр сейчас не улыбался. Он смотрел на Ганса с нескрываемым презрением, и лицо его было как маска.
- Кто... Кто позволил? - спросил Ганс, поднимаясь из-за стола. - Кто вам санкционировал это?
- Я же сказал - ваш отец. И группа членов наблюдательного совета, посвященная в Н-план.
- Я опротестую это решение.
- Вы опоздали. Решение утверждено всеми членами наблюдательного совета. Закон против вас.
(Ганс вспомнил Исии утром, после того как от нее ушел доктор Раймонд из английской колонии. Она казалась ему прозрачной - так бледно было ее лицо и тонкие руки. Он сказал ей тогда, обняв, что больше никогда над ней не будет радиоактивного облака, и все наладится, и болезнь ее пройдет, и увез ее в тот же день в Токио.)
- Я обращусь в прессу, Бауэр.
- Пожалуйста.
- Это будет скандал.
- Скандала не будет. Мы докажем, что вы заболели.
Бауэр тяжело смотрел на Ганса, но его лицо - все кроме глаз, - было по-прежнему улыбчивым, открытым и добродушным.
<Что, мальчик? - думал он. - Получил? Барский сын решил поиграть в добродетель? Мелюзга, на что замахиваешься? Я шел к моему делу через голод, унижение и предательство идеалов. Как я плакал по ночам, когда начал служить твоему отцу?! Как я скрывался от моих прежних друзей?! Как я стыдился самого себя! Но мне никто бы не помог кормить мать, сестер и дядю - никто! Когда твой отец сидел в тюрьме, тебя все равно возили в школу на <майбахе> и жил ты в пятикомнатном номере, в лучшем отеле Дюссельдорфа, потому что вашу виллу отобрали американцы! Когда я голодал, а твой отец сидел в тюрьме, тебе все равно привозили парное мясо из Баварии, а я пил морковный кофе, защищая в суде бедняков, виновных лишь в том, что они бедняки... Что, барский сын?! Ты, кажется, хочешь драться? Я уничтожу тебя, маленький сытый барин, потому что моя жизнь стоила мне горя и чести, а тебе твоя жизнь ничего не стоила... Чего же она тогда вообще стоит?>
Ганс опустился в кресло, закурил.
- Я вам еще нужен? - спросил Бауэр.
- Если позволите, я задержу вас на несколько минут...
- О да, конечно... Как слеталось? Много впечатлений? Говорят, Азия это фантастично? Мистика и
