причиненный на оккупированной врагом территории...'
...Подъехав к Пентагону, увидав барельеф недоброй памяти Форестолла, который выбросился из окна в маниакальном бреду ('идут русские!'), я с особым интересом ждал встречи с заместителем министра обороны США адмиралом Мюрэем.
- Здравствуйте, как поживаете? - встретил меня адмирал Мюрэй нашим привычным вопросом, а не принятым 'хауду ю ду?'. - Рад видеть, прошу садиться. Жаль, что забыл русский - в той мере, чтобы вести на вашем языке весь разговор...
Адмирал жил в Мурманске во время войны, совмещая в своем лице должности военно-морского атташе, представителя по ленд-лизу, чиновника Государственного департамента и министерства военно-морского флота.
- Было довольно трудно уследить за всеми должностями, - улыбнулся адмирал, - но я был молод, а по профессии я адвокат, так что умел спорить, если надо было. Впрочем, спорить приходилось не так уж часто - чаще надо было работать под бомбами. Нацисты уничтожили две трети города, половина населения была убита вандалами, бомбежки продолжались днем и ночью... У меня были прекрасные отношения с русскими, особенно с адмиралом Головко, - мы, моряки, сходимся легче, чем люди других профессий, потому что приходится много путешествовать, а в путешествиях проще налаживаются добрые отношения... Я хочу помянуть добрым словом моих русских коллег по работе: капитана Новосильцева, Платонова, Сашу Панкратова, Дюгина, Новака, - адмирал задержал руку с фотографией молоденького каплея, - или Новикова? Память, что поделаешь, столько времени прошло... Но я не забыл силу и мужество русского народа в отражении атак нацистов в невероятно трудных условиях. У меня было много друзей среди русских, вместе с которыми я работал во имя нашего общего дела в годы второй мировой войны...
Из Пентагона я сразу же поехал в аэропорт - уходил самолет в Сан-Франциско. Сдав багаж, я купил газету 'Аттак' (№34, цена 25 центов; адрес: бокс 3535, Вашингтон, 200007, телефон: 703/525.3223). Раскрыв страницу, натолкнулся на рекламу книг для 'патриотических читателей', рекомендуемых издателями 'Аттак': 'Молодой Гитлер, каким я его знал' (автор Кубичек), 'История молодости самой выдающейся фигуры XX века'; 'Моя борьба' Гитлера 'история борьбы Германии за свободу и философия, на которой базировалась эта борьба'; 'Пленник мира' - история миротворца Рудольфа Гесса, варварски осужденного союзниками; 'Национал-социалистский мир' - новый журнал национал-социалистов, том 3 и 6 - пять долларов каждый. 'Прокурор Эдвард Леви, который будет заниматься делами ФБР, - старый коммунист и паршивый еврей!' Что это? Нацистский листок бесноватого Штрейхера, казненного союзниками в Нюрнберге? Очень похоже. 'Образование во имя смерти' - название другой статьи. 'Чему учат в школах? Тому, что негры имели свою высокую цивилизацию в Африке? Тому, что черные принимали участие в освоении Запада? Тому, что ниггеры подобны нам, белым? Чему учат в школах? Тому, что вторая мировая война была войной 'во имя спасения демократии'?! Тому, что в эру Маккартни были 'невинные жертвы'?!' Далее газета повторяет программу своей 'националистической организации'. Пункт первый - борьба против коммунизма и 'неолиберализма' повсеместно: в школах, на улице и в правительстве. Что еще? 'Храните оружие это ваше право!' Страну захлестнула волна вооруженных грабежей, бандитизма, похищений. Правительство пытается изъять оружие или хотя бы провести регистрацию: до недавнего времени пистолет в Нью-Йорке продавали по предъявлении водительского удостоверения, а то и совсем без этого. 'Аттак' против сдачи оружия: 'Оно нужно американцам для самозащиты от ниггеров и красных. Надо объединяться в штурмовые отряды, чтобы защищать Америку'.
Свобода слова? Для гитлеровцев? Не мести ли этих фашистских фанатиков, одержимых маниакальной ненавистью к Советскому Союзу, опасаются те американцы, кто просит не называть их в нашей прессе?
- Когда я летал бомбить нацистов, - рассказывал мне американский журналист, который не хотел, чтобы его имя было напечатано, - меня сбили над Германией. Я пробрался во Францию, сражался вместе с маки против гитлеровцев, потом мы решили уходить через Пиренеи в Испанию, а оттуда - в Гибралтар, чтобы снова вернуться в авиацию. Здесь, у границы, нас схватили. Я был в штатском, не знал немецкого, плохо говорил по-французски, и меня бросили в тюрьму в Тулузе, потом перевели в Париж, били, требуя признания, что я - британский шпион. В Берлине, в тюрьме гестапо на Алексе, я смог доказать, что являюсь американским летчиком. Меня отправили в Польшу, в концлагерь близ города Штаргад. Было это в Силезии, сейчас там названия снова стали польскими. Лагерь наш назывался 'Шталаг Люфтваффе-4'. В нашем лагере было четыре зоны: в одной содержали нас, американцев, в другой - британцев, в третьей - французов, в четвертой - советских. Нас, американцев, унижали, мало кормили, издевались над нами, но это было сущей ерундой в сравнении с тем, что нацисты творили с русскими! Этого я никогда не забуду. Их морили голодом, поднимали в пять утра, и вели в каменоломни, и заставляли ворочать каменные глыбы, и гнали поздним вечером назад, в холодные бараки, а ваши люди - это потрясло меня тогда - шли с песней.
- С какой песней? Не помните?
- 'Калинка, малинка, малинка моя', - тихо ответил мой собеседник и быстро поднялся из-за стола. - Сейчас, погодите, я принесу стакан пива.
Он вернулся, и глаза его были красными, и, нервно затягиваясь крепкой сигаретой, он продолжал:
- Одиннадцатого января нас погнали на запад - наступала Красная Армия. Наших советских друзей оставили в зоне, окруженной пулеметами. Если хоть кто-нибудь из них остался в живых, я буду ждать весточки. Братство по совместной борьбе, по общему горю - разве такое забудешь... Там осталось несколько тысяч ваших солдат и офицеров. Что с ними? Мне тогда было двадцать лет, но я помню их лица, их глаза, словно и не прошло три десятилетия с тех пор. Целая жизнь, три десятилетия, - тихо повторил он.
...Из Вашингтона я улетел в Сан-Франциско, в самый красивый город США, а оттуда отправился в Лос-Анджелес на машине - через снег в горах к пальмам и жаре, первой весенней, не душной еще но - неожиданной.
В Лос-Анджелес, в гостиницу 'Амбассадор', в ту самую, где был убит Роберт Кеннеди (я нашел место преступления на кухне, искать пришлось долго, здесь не очень-то помнили холодильник, возле которого Роберт Кеннеди упал на кафельный, скользкий пол), приехал из Сан-Диего, закрытого для нас города, адмирал Самуэл Фрэнкл.
- В 1936 году я изучал русский язык, потом был призван на флот. После нападения Гитлера на Советский Союз у нас схватились: 'Кто говорит по-русски?' Меня нашли на Гонолулу и срочно вызвали в Вашингтон, а оттуда отправили в Архангельск на корабле под бельгийским флагом, где команда состояла из представителей двадцати двух национальностей, а всего-то было в ней пятьдесят шесть человек: Америка не была еще в войне против Гитлера, надо было сохранять вояж в тайне. В Архангельске меня встретил капитан порта Герасимов - он сейчас умер, славный был человек, хорошо бы узнать, где его дети, что с ними, как сложилась их судьба... Из Архангельска я с большим трудом добрался в Москву, а нашего посольства на нашел - эвакуировали в Куйбышев. Одиссея поездки в Куйбышев, через Горький, слишком пространна, чтобы о ней рассказывать. Седьмого декабря все изменилось, США вступили в войну, а я был откомандирован в Мурманск и Архангельск, где работал с контр-адмиралом Иваном Папаниным. Мы с ним, - улыбается Фрэнкл, - много раз лежали в снегу, бок о бок, когда немцы с бреющего полета обстреливали нас и бомбили: база их располагалась в Петсамо десять минут лёта. Помню трагедию конвоя PQ-17, когда он был разгромлен гитлеровцами. Несколько судов чудом спаслись. Я с врачом полетел на Новую Землю собирать оставшихся в живых. Нашел два судна: одно покрашено в белый цвет, чтобы не было видно 'юнкерсам' с воздуха, а второе чудом спаслось, потому что во время налета команда подожгла бочки с нефтью - гитлеровцы решили, что и с этими покончено - прямое попадание. Я всегда храню в сердце память о стране и народе, вместе с которым мы вели борьбу за спасение жизни на земле...
...Эл Хирт - преемник великого Луи Армстронга, 'Сачмо', и родился Эл тоже в Новом Орлеане, и музыкой начал заниматься здесь с пяти лет, и отсюда уезжал получать почетный диплом 'доктора' в консерваторию, сюда возвращался из далеких гастрольных поездок, здесь открыл клуб '501' на Бурбон-стрит, во французском квартале, который на самом-то деле более похож на квартал севильский, но поскольку Новый Орлеан называют в шутку 'Европой для тех американцев, у которых нет денег на поездку в Старый Свет', никто не оспаривает примат испанского: важно, что по узеньким улочкам, среди двухэтажных, середины прошлого века домиков, цокают копытами лошади, запряженные в старинные экипажи, но иллюзия эта кончается, когда вы выходите к порту и видите старенький пароходик Марка Твена, пришвартованный к новой махине.'Адмирала', и вместо обещанной экскурсии по местам твеновских героев 'Адмирал' протащит вас по громадине порта (второй по величине после нью-йоркского), и станет вам немножечко грустно - так бывает всегда, когда прощаешься с детством, на худой конец - с иллюзией оного...
Вокруг клуба Эла Хирта множество клубиков, клубишек, клубенышей, и стоят возле них зазывалы, и двери раскрыты, чтобы зеваки могли увидеть кусочек стриптиза, и, тщательно ознакомившись с расценками на показ обнаженной натуры, войти туда, в ревущую истеричным джазом черную пасть с красными огоньками острыми зубами страшной, отталкивающей челюсти.
При том, что американцы считают каждый цент, не стесняясь записывать доход и приход на бумажке, в клубе Хирта всегда аншлаг, хотя билет
