Прошу отметить замечание, проскользнувшее в одной из геббельсовских публикаций, что, мол, всего несколько часов Ниммерсдорф пробыл в руках у красных, - в этом, как мне кажется, сокрыт ключ к пониманию вопроса.
Запомним также, что 'свидетелями' и 'толкователями' так называемых 'русских зверств' были представители генерального штаба, военного суда, военного госпиталя, СС, фольксштурма.
А запомнив это, обратимся к секретным материалам 'главного национал-социалистского штаба вермахта', занимавшегося вопросами пропаганды в армии.
Материал первый: 'Прибывающие из восточных областей солдаты и гражданские лица рассказывают о том, что советские войска корректно относятся к немецкому населению, оставшемуся на оккупированной территории. В отношении этого солдатам следует говорить следующее: 'Осуществляемые большевиками террористические акты против гражданского населения ужасны'.
Материал второй: 'То, что большевики в восточных областях настроены дружелюбно по отношению к гражданскому населению и всегда готовы помочь ему, является такой грубой ложью, что ей могут поверить лишь ничего не соображающие пораженцы'.
Материал третий: 'После того как в прессу поступили сообщения о большевистских зверствах в Восточной Пруссии, эту тему следует преподносить следующим образом: 'У каждого немца, который верил, что описание большевистских ужасов было чистой пропагандой, теперь исчезли последние сомнения. Немецкий народ и немецкий солдат отвечают на это с безжалостной жестокостью'.
Вышеуказанная форма подачи материала должна быть принята к руководству на занятиях среди руководящих пропагандистов НСДАП'.
О подлинных виновниках зверств говорят не только архивные материалы, но и фильм, показанный недавно по телевидению ФРГ; гирлянды повешенных гитлеровцами немцев в Восточной Пруссии с табличкой на груди: 'Я был трусом!' То есть каждого, кто не верил нацистской лжи, ждала петля - без суда и следствия. Это - факт.
А теперь обратимся к истории. Всему миру ныне известна провокация Гиммлера в Гляйвице, маленьком немецком городке на границе с Польшей. 'Поводом' к началу второй мировой войны был 'факт' нападения 'польских' солдат на радиостанцию Гляйвица. На самом деле никаких 'польских' солдат не было - были переодетые немцы; сразу же после того, как пролилась кровь, фюрер выступил в рейхстаге: 'Поляки убивают немцев!'
История повторилась: 'показания очевидцев' о Ниммерсдорфе были опубликованы в 'Фёлькишер Беобахтер' в д е н ь обращения Геббельса к нации, все было спланировано заранее, Ниммерсдорф был с д е л а н во имя того, чтобы вечером того же дня Геббельс мог заявить: 'Где тот сумасшедший, нет, где тот п р е с т у п н и к, который считал, что большевики хоть немного человечнее, чем мы их представляли миру?! Мы повторяем свою клятву истребить огнем и мечом виновников. Но прежде чем мы отомстим, надо привести весь немецкий народ на это место и показать, что ожидает каждого, если мы не будем отдавать все силы, чтобы отбросить кровавый поток с Востока!'
Яснее ясного: надо было заставить каждого немца забыть и думать о мире, Геббельс готовил народ к тотальной смерти, покойник тащил за собою в могилу народ!
Трагично: ни тогда, ни, увы, сегодня в ФРГ никто не знает слов, сказанных в Москве в самую тяжелую годину войны, когда нацистские оккупанты жгли наши города и расстреливали детей и женщин: '...гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается...'
...Более сорока лет прошло после начала той трагедии, в которую вверг человечество гитлеровский рейх. Более сорока лет со дня Победы. Память героев, сломавших фашистскую тиранию, бессмертна.
Но как же в таком случае объяснить, что целый ряд западных газет и журналов предоставляет свои страницы перепечатке пропагандистских материалов из геббельсовской прессы? Кому это на пользу? Немцам? Вряд ли. Так кому же?
4
Позвонил знакомый из Мюнхена.
- Тут нашим правым 'патриотам' очень не нравится деятельность Штайна. Злит работа и тех, кто его поддерживает. Поимейте это в виду.
- Мало ли чья деятельность не нравится мне в Мюнхене! Мне, например, очень не нравится деятельность бывшего нациста князя Отто фон Габсбурга, а его протащили в Европейский парламент!
- Видите ли, в Мюнхене сильны позиции тех, кто может сильно помешать вам в вашей работе.
- То есть?
- Ну, это не по телефону...
...Вечером пришла информация от западногерманских журналистов, словно бы продолжившая тему беседы с Мюнхеном.
'Президент ведомства по охране конституции ФРГ Рихард Майер протестует против плана рада депутатов коалиции внести изменения в закон и предоставить больше юридических прав жертвам подслушивания телефонных разговоров.
Состоялся разговор между министром внутренних дел Баумом, статс-секретарем фон Шёлером, президентом ведомства по охране конституции Манером и депутатом СДПГ Гуго Брандтом. Тема беседы - юридическая обоснованность подслушивания телефонных разговоров писателя Гюнтера Вальрафа. В 1974 году за ним была установлена телефонная слежка, которая, по мнению Брандта, депутата от социал- демократической партии, не имела никаких оснований.
В центре спора - закон Г-10, который позволяет в случае подозрения в антигосударственной или террористической деятельности граждан нарушать десятый параграф Основного закона, гарантирующий тайну переписки и телефонных разговоров'.
Вальраф был одной из первых жертв подслушивания. Но он был и первым, кто обратился в суд с жалобой против учреждения, незаконно установившего за ним слежку. Поводом к подслушиванию послужила некая 'тайная встреча' писателя 11 января 1974 года с террористкой Маргрит Шиллер. Вальраф представил алиби: он не был в тот день в поезде, где по донесению шпика, следившего за Шиллер, произошла 'встреча'.
Обвинение против писателя было выдвинуто на основе словесного описания и одной косвенной 'улики': террористка держана в руке повесть, заглавие которой шпик не мог припомнить, но которое напоминало ему заглавие одной из книг Вальрафа. На основе этого и ряда других подобных 'фактов', доказывавших 'антигосударственную' деятельность Вальрафа, было отдано распоряжение о подслушивании его телефонных разговоров, которое, как оказалось, продолжается уже много лет.
Глава,
в которой Эдуард Фальц-Фейн рассказывает о Московской Олимпиаде, о жуликах из Лондона, похищающих русские картины, и о том, как мне стали известны подробности неонацистской активности
1
- Здравствуй, это я. Барон. Голос ликующий.
- Я только что прилетел с Олимпиады! Это было божественно! Браво! Поздравь меня! Я отслужил панихиду по дедушке в Лавре! Был священник! Я снимал на поляроид, чтобы показать кое-кому в Париже, они ж ничему не верят! Слюшай, меня принимало Министерство культуры! Газеты написали мое открытое письмо, ах да, ты про это, слава богу, знаешь, там ведь твое предисловие обо мне! Я совершенно счастлив! Поэтому я решил взять себе у себя же недельный отпуск. А ты поработаешь: садись за руль и немедленно выезжай в Ниццу. У меня есть очень важная новость! Пока!
- Погоди! Во-первых, я должен получить французскую визу. Во-вторых, надо доделать кое-какие дела здесь, в Бонне. В-третьих, если я смогу приехать, где мы с тобою увидимся?
- А разве я не скасаль?! Около аэропорта, при главном входе, в три часа.
- Погоди! Но я - при самом лучшем раскладе - не смогу выехать раньше начала недели!
- Хорошо, во вторник!
И я успел-таки во вторник, к трем! Барон ждал меня, сидя за рулем.
- Слюшай, мы сейчас поедем с тобой в Ване, - начал он деловито, как будто мы расстались полчаса назад, - на виллу господина Петриковского. Он сам из Киева, ему далеко за восемьдесят, у него невероятный склероз и временами бывают прободения памяти. Всем заправляет его жена, ее здесь зовут мадам Петри. Она немка, вышла за него замуж в Берлине и специально выучила наш русский, чтобы говорить с мужем на его родном языке, понимаешь?! А дочка хоть и говорит по-русски, все-таки дочь русского человека - сущая француженка! Понял меня? Это - плохо! Сейчас поедешь следом за мною, не отставай, движение страшное. Ты должен говорить с ними не спеша, мадам все-таки немка. Ты увидишь поразительные вещи, приготовься!
Поднявшись из шумной Ниццы вверх, по направлению к Грасу, последнему убежищу Ивана Бунина, мы начали вертеться среди маленьких улочек, где встречным машинам не разъехаться; остановились возле небольшого дома; вошли во двор; сотни кур кудахтали в больших курятниках.
- Все, что ты увидишь у старика, - объяснил барон, - он смог купить, разводя кур. У него их тысячи, его тут все знают как главного курятника.
Навстречу нам из дома вышла мадам в аккуратных белых кудряшках, следом за нею шел бритоголовый, крепкий, совсем еще не старый месье Петриковский со странной улыбкой на скуластом лице, а за ними с заливистым, дружеским деревенским лаем, расшаркиваясь хвостом, скакал пес.
После взаимных представлений хозяин виллы взял меня под руку:
- Милости прошу к нашему шалашу.
- Благодарю.
- Вы к какому роду войск приписаны? Улан? Драгун?
Барон сделал мне страшные глаза; я ответил 'социальным покашливанием' и начал расхваливать погоду.
- Как же, как же, тепло, - согласился месье Петриковский. - Похоже на мой Киев, там такая же чудо-погода...
Мы вошли в дом, и я, как и предсказывал барон, действительно обомлел, потому что на стенах всех комнат - полотна русских художников, да какие еще полотна!
Мы ходили вдоль творений великих
