Семенов Юлиан Семенович
Ненаписанные романы
Ю.Семенов
Ненаписанные романы
Новеллы
Вместо предисловия
Хочу предложить вниманию читателей короткие сюжеты из 'Ненаписанных романов', которые уже никогда не станут романами: не успею, увы.
В новеллах нет вымысла: они построены на встречах с живыми свидетелями и участниками описываемых событий.
Литератор не прокурор. Он имеет право на свою версию истории, хотя высшее право беспристрастного судьи присуще именно Истории. Стремление к однозначным оценкам скрывает неуверенность в себе или страх перед мыслью. Лишь те выводы, к которым человек приходит самостоятельно, единственно и формируют его нравственную позицию.
Главное, что меня занимало, когда я работал над этой вещью, - это проблема неограниченной власти в годы, именуемые сейчас периодом культа личности.
Механика такого рода власти, ее непреклонная и неконтролируемая воля, низводящая гражданина великой страны до уровня 'винтика', - вот что трагично и тревожно, вот что следует в первую очередь анализировать - без гнева и пристрастия.
Понимание такого рода феномена должно помочь наработать в каждом из нас гражданское противодействие даже легчайшим рецидивам возможности возрождения чего-либо подобного в той или иной форме.
1
Сталин читал работы Сергея Булгакова еще до того, как тот был выслан в Париж и стал протоиереем; строй Рассуждений философа казался ему любопытным, в нем не было ничего от убеждающе- стремительной легкости
Бердяева, которая болезненно его раздражала, потому что в ней он чувствовал нечто похожее на стиль Троцкого - такая же парадоксальность, раскованность, блеск; естественно, это привлекает к нему широкого читателя, жаль.
Булгаков был ближе к надежной теологической доказательности; очень русский, оттого постоянно искал исток духовности и правды; именно у него Сталин как-то прочитал длинную цитату из Библии без сноски на страницу; это помогло ему на диспуте с лидером меньшевиков Ноем Жордания: когда стало очевидно, что легендарный 'Костров' берет над ним верх, Сталин процитировал пассаж, абсолютно подтверждавший его правоту, сказав слушателям, что он оперировал выдержкой из Маркса, - это и решило исход дела; изумленный Авель Енукидзе спросил: 'Из какой работы ты это взял, Коба?' Сталин усмехнулся: 'Пусть ищут! Откуда я знаю? Главное сделано, люди пошли за нами'.
Поэтому, узнав, что Политпросвет не разрешает МХАТу показ пьесы Михаила Булгакова, - как говорят, родственника столь уважаемого им православного философа, - Сталин попросил Мехлиса позвонить Луначарскому и предупредить наркома, чтобы без его, Сталина, посещения театра окончательного решения по пьесе не принимать: 'Хочу посмотреть сам'.
...Он тяжко страдал от того, что в свое время высказался против привлечения Троцким военспецов в Красную Армию: 'Опасно давать командирские звания бывшим офицерам-золотопогонникам; сколько волка ни корми - в лес смотрит!' Он полагал, что его поддержат Дзержинский, первый красный главком Крыленко, Антонов-Овсеенко с Раскольниковым, Невским, Дыбенко и Подвойским: не могут же первые народные комиссары Армии и Флота так легко уступить свое место 'команде' Троцкого, все же каждым движет не только понятие чести, но и память, неужели так легко отдадут то, что по праву принадлежит им?
Однако и Подвойский, и Крыленко с Раскольниковым, и Дыбенко с Антоновым-Овсеенко согласились с доводами Троцкого; наверняка запомнили его, Сталина, возражение, именно поэтому, вероятно, главком Вацетис и его штаб так настороженно относились к нему во время сражения против Колчака.
...Время кидать камни и время собирать камни, воистину так. Сейчас, когда Троцкий, Каменев и Зиновьев потеряли свои позиции в ЦК, именно он, Сталин, должен приблизить к себе буржуазных спецов в сфере культуры; Горький позволил себе стать эмигрантом; таким образом, его детище, ЦЕКУБУ [Центральная комиссия улучшения быта ученых. - Здесь и далее прим. авт.], вполне может послужить его, Сталина, целям: буржуазные деятели культуры - при том, что маскируются, таят в себе заряд русской государственной идеи, а это надежный заслон против 'мировой революции' Троцкого и иже с ним; русский народ не сможет не оценить этого - в будущем, понятно; торопиться негоже, выдержка и еще раз выдержка, только она являет собою вернейшую константу окончательной победы... Он мучительно, до щемящей боли в сердце, сознавал, что ему ничего не остается, кроме как ждать: он не мог, не имел права выйти на общесоюзную трибуну до тех пор, пока рядом Бухарин - с его эрудицией, раскрепощенностью, с блестящим русским языком; пока приходится терпеть Луначарского, пока в народе свежа память о зажигательных речах бывшего Предреввоенсовета Троцкого - никакого акцента, фейерверк мыслей, какое-то странно-вольготное отношение к чувству собственного достоинства на трибуне...
...И ведь снова он, именно он, Троцкий, - в пику мнению большинства ЦК выступил с эссе о 'талантливом русском поэте Сергее Есенине'; снова оказался впереди, хотя потерял и Армию, и Политбюро. Однако популярность - с ним; ведь именно он заступился за русского поэта; ничего, когда перестанем печатать Есенина, то и статью Троцкого забудут... Пусть порезвится; сжать зубы и ждать, уж недолго осталось...
С его, Сталина, акцентом, с его директивностью стиля и чувством гордой ответственности за каждое произнесенное слово (Мехлис - надежный редактор, недаром его так не любят; ясное дело, зависть: не у них, а у него, Сталина, такой помощник), сейчас надо готовить поле боя, но не выходить на него, рано, народ не созрел еще, он должен устать от дискуссий и свободы, он должен возжаждать единого вождя - кто знает русских, как не он, Сталин?!
Итак, Сталин приехал на закрытый спектакль во МХАТ; в ложе рядом с ним сидели Станиславский, Немирович-Данченко, начальник ПУРККА Бубнов; наркома Луначарского, Крупскую, Ульянову не пригласили, Мехлис вызвал завагитпромом Стецкого, замзавотделом Кагановича и Николая Ежова.
Сталин оглядел зал: множество знакомых лиц; ясно, собрали аппарат.
После первого акта, когда медленно дали свет, зрители обернулись на ложу, стараясь угадать реакцию Сталина; он, понимая, чего ждут все эти люди, нахмурился, чтобы сдержать горделивую - до холодка в сердце - улыбку; медленно поднялся, вышел в квартирку, оборудованную впритык к правительственной ложе; заметив ищущий, несколько растерянный взгляд Станиславского, устало присел к столу, попросил стакан чаю; на смешливый вопрос Немировича-Данченко - 'Ну как, товарищ Сталин? Нравится?' - и вовсе не ответил, чуть пожав плечами.
И после второго акта он видел взгляды зала, обращенные к нему: аплодировать или свистеть? Он так же молча поднялся и ушел, не позволив никому понять себя, - много чести, учитесь выдержке. С острой неприязнью мазанул быстрым взглядом лицо Сольца, члена ЦКК; ишь, 'совесть партии'; а как Старик склонен к политическим спектаклям?! Дело в том, что Мехлис доложил ему: Сольц, ехавший в ЦК, как всегда, на трамвае, зачитался книгой и не заметил свою остановку. Легко вскочив с места, бросился к выходу; здоровенный верзила с мутным, похмельным взглядом закрывал проход.
- Товарищ, разрешите, пожалуйста, - обратился к нему Сольц.
Тот осклабился:
- Куда торопишься, юркий?! Больно шустрый!
Сольц не понял потаенный смысл сказанного, повторил просьбу. Верзила зло осклабился:
- Подождешь, жиденыш!
Стоявший неподалеку милиционер усмехнулся:
- Да пусти ты старика пархатого.
- Как же вам не стыдно?! - тихо сказал Сольц, обернувшись к милиционеру. Что можно пьянице, то непозволительно вам, представителю Советской власти.
Милиционер лениво посмотрел на пассажиров:
- Все слыхали, товарищи? Слыхали, как при вас оскорбили красного милиционера?! - И, не дождавшись ответа, взял Сольца за руку и подтолкнул его к выходу...
В отделении дежурный выслушал милиционера, потом обернулся к Сольцу и попросил дать показания; Сольц рассказал все, как было. Дежурный пожал плечами:
- Конечно, про жида нехорошо, но мы не позволим оскорблять красного милиционера!
Сольц потребовал встречи с начальником отделения; тот слушать его не стал, махнул рукой:
- Нечего оскорблять наших людей, они же вас и защищают, в камеру его!
- Я хочу позвонить Дзержинскому, - сказал Сольц, - немедленно!
Все трое рассмеялись:
- Только что и дел до вас Феликсу Эдмундовичу!
И только после этого Сольц достал трясущимися руками свое удостоверение; имя этого политкаторжанина, героя революции, ленинца было известно всем. Он позвонил Дзержинскому. Через двадцать минут Феликс Эдмундович был на Солянке, в милиции; дверь и окна приказал заколотить досками; через час в ОГПУ был отдан приказ, вычеркивавший это отделение из списка московских: нет такого номера и впредь не будет, рецидив охранки, а не Рабоче- Крестьянская милиция...
...В сороковых годах отделение восстановили: Сталин никогда ничего никому не прощал, оттого что все помнил...
...После окончания спектакля Сталин так же медленно поднялся, подошел к барьеру ложи и обвел взглядом зал, в котором было так тихо, что пролети муха гудом покажется...
Он видел на лицах зрителей растерянность, ожидание, восторг, гнев - каждый человек - человек: кому нравится спектакль, кто в ярости; нет ничего опаснее затаенности; церковь не зря обращалась к пастве, но не к личности - слаба Духом, падка на Слово...
Сталин выдержал паузу,
