- Имена заменить? - спросил он усмешливо. - Или все-таки вашу сестру можно назвать ее подлинным именем Франческа? А того, кто финансировал ее фильм, - Доном Баллоне?
- Можете не заменять имена на псевдонимы, - ответил Руиджи. - Но, когда вы станете говорить о Франческе, не забывайте, что перед вами ее сестра.
Степанов почувствовал, как кровь прилила к лицу, он не считал нужным сдерживать себя.
- Которая, естественно, не может не желать того, чтобы виновные в гибели ее сестры были сурово наказаны... Понятно, и вы, ее коллега по искусству, жаждете этого же, вам не может быть безразлична трагедия художника, талантливой молодой женщины, столь загадочно в расцвете сил ушедшей из жизни...
- По какому праву вы так говорите? - сухо осведомился Руиджи. - Кто разрешил вам это?
- Как? - спросил Степанов. - Я обидел вас? Готов написать все, что я говорил. Слово, зафиксированное на бумаге, есть документ, и, если вы найдете то, что подходит под категорию оскорбления, привлеките меня к суду, я готов дать показания... даже после автокатастрофы... Если оклемаюсь, приеду, эти я могу вам обещать... Конечно, если кокнут, тут уж не моя вина, замолчу...
Софи Сфорца побледнела, даже в ночи было заметно, как её щеки сделались серыми, словно бы цементными; она легко поднялась, заставила себя улыбнуться.
- Это было так мило, что вы нашли время навестить нас, синьор Степанофф, по- моему, ваш сюжет может принести славу; если удастся написать его так, как вы задумали, мы с Руиджи будем молить бога, чтобы вам повезло. - Она обернулась к мужу. - Не так ли, милый? Извините, но я должна вас оставить, меня мучают мигрени...
Степанов кивнул, пожелал доброй ночи, пошел к двери; замки были особые, словно тюремные, двери обиты железом, цепочка - из нержавеющей стали.
Руиджи отпер замок, кашлянул, сыгранно пожал плечами.
- Мы, люди Запада, привыкли к делу с первого же слова, синьор Степанофф, мы не византийцы, а римляне, поэтому превыше всего ценим, когда человек сразу же берет быка за рога, а не прячет главное за декорацию, будь то мифический сценарий, роман или репортаж для коммунистической газеты.
- Если бы вы не поняли главного, синьор Руиджи, - ответил Степанов, - вряд ли ваша жена так внезапно занедужила бы. Да и потом, видимо, бестактно задавать вопрос: когда и кто смог вас испугать так, что вы простили гибель Франчески?.. Я готов продолжить наш разговор на улице, если вы опасаетесь вести его в доме, где могут быть вмонтированы чужие уши.
- Осторожнее рулите по нашим дорогам, - ответил Руиджи со странной усмешкой, - они очень узкие, а наши водители лихачи. Желаю вам доброй ночи и счастливого творчества...
'Ну и что? - подумал Степанов. - Ну и пусть этот самый Дон Баллоне узнает про то, что я иду по следу. Это даже хорошо. Только надо успеть надиктовать и отправить домой информацию, которая уже собрана. Правда складывается из крупинок знания, поиск истины - преодоление ступенек, но не лестницы всей целиком, сразу, с наскока; такого не бывает, даже слово для этого специальное изобрели - волюнтаризм... Видимо, я начал не с того конца... Мне надо найти список тех, кто участвовал в съемках последнего фильма Руиджи, на котором погибла Франческа Сфорца... Порою осветитель скажет больше, чем режиссер, который после смерти Франчески поселился на роскошной вилле в самом аристократическом районе Швейцарии... Пенсия... Какая пенсия у режиссера? Расскажите Хабибулину... Кто это мне сказал? Ах, да, толстая барменша в Шереметьево, господи, когда же это было?! Почему время дома так разнится от того ощущения минут, когда самолет приземляется на чужбине? С точки зрения логики это необъяснимо, но правда! Все действительное разумно, все разумное действительно, ай да Гегель! А вот как эту философскую концепцию в приложении к разности ощущения времени вычислить на ЭВМ? Да, - спохватился, Степанов, сейчас надо позвонить в Гамбург, черт с ним, что поздно, извинюсь перед Максом, но только он один может помочь... Нужен список всех, кто видел Франческу в последние дни, во-первых, и еще очень нужно узнать, кто продал эту виллу Софи и Руиджи'.
В одиннадцать двадцать он кончил разговор с Гамбургом, записал все адреса и телефоны в свою растрепанную книжку, посмотрел по справочнику, где находится итальянское консульство в Лугано, нашел телефон своего римского издателя. 'Позвоню утром, попрошу послать телекс в здешнее консульство, трехдневную визу для туристов итальянцы дают сразу же, на месте, без запроса в их МИД'. Вышел на набережную; террасы, где вечером стояли сотни столиков, вынесенные из баров и 'ристоранте', были пусты, гасили свет, ежедневный праздник окончился; в пиццерии 'Дон Карло' возле стойки толпились несколько мусорщиков; Степанов попросил налить двойное виски без воды и льда, выпил, ощутил запах дымка, самогонки бы шандарахнуть, которую Зубаниха в былые времена гнала на Плещеевом озере: осенние рассветы там тяжелые, выпь кричит тревожно, даль видна словно бы на сислеевской картине, как сквозь папиросную бумагу, туман слоится, зримый, близкий, цветом похожий на церковные благовония, клубящиеся в храмах, господи, как домой хочется, сил нет!
- Еще виски, - сказал Степанов и повторил прекрасное итальянское 'прего' - 'пожалуйста'; истинно требовательная вежливость; когда же мы начнем по телевидению давать уроки этики? Петр когда-то начал это, а потом не до того было, да и Петра погубили, а сейчас самое время, ведь так собачимся, стыдоба сплошная; отсутствие внешней культуры отнюдь не всегда компенсирует культура внутренняя, право...
- Двойное? - спросил бармен, с интересом разглядывая Степанова.
- Только так.
- Синьор - американец?
- Русский.
Бармен присвистнул.
- О-ля-ля, вы первый русский, которого я вижу в жизни! Мой отец был у вас в плену, говорил, что в России живут очень хорошие люди, давали докуривать сигареты, не били и угощали своим хлебом черного цвета...
- Бывало, - согласился Степанов. - Здоровье вашего папы...
- Памяти папы, - поправил его бармен. - Он умер.
- У нас в России говорят: пусть земля ему будет пухом.
- Я не очень-то хорошо знаю английский... Что значит 'пухом'?
- Ну, чтоб ему было мягко лежать...
- Спасибо, синьор, теперь я понял... Вы здесь по делу?
- Да.
- А кто вы по профессии?
- Литератор.
- Пишете статьи в газеты?
- Это тоже... Вы здесь давно?
- Семь лет... Швейцария - устойчивая страна, валюта стабильна, бизнес идет хорошо, особенно летом, масса туристов, пицца - именно их пища, дешева и голод утоляет...
- Ваша пиццерия, наверное, дорого стоила?
- Да, я вколотил в нее все свои сбережения... Раньше здесь был бар, дохленький бизнес, на кофе денег не сделаешь, люди хотят дешево перекусить, и чтоб с национальным колоритом...
- А почему прежний владелец продал бар?
- Старик... Немец... Он был одинокий, нацист... Знаете, что есть 'оппель', называемый 'Аскона'?
- Не знаю.
- Это благодарность городу за то, что во время войны Гитлер отправлял сюда на лечение своих раненых летчиков: никаких бомбежек, еды хватало, девки бесплатные... Нет, сейчас-то они знают рынок, я говорю о войне... А старик был одинокий, трудиться надо от темна до темна, официанты требуют большой оплаты с оборота, а мы работаем семьей.
- Кто оформил вам купчую? Адвокат?
- Это у него был адвокат, у синьора Лоренца, а я просто взял да и принес деньги. Когда есть наличные, адвокат не очень-то нужен.
- Где вы совершили купчую?
- В префектуре, двадцать минут времени, с этим у швейцарцев легко, только в Италии мучают бумажками и надувают на каждом шагу, такие уж мы люди...
Степанов усмехнулся.
