- Меня интересует дело инженера Горенкова...
- Кого, кого? - лоб Кузинцова свело морщинами. - Горенкова? Помогите-ка, что-то вертится в голове, а вспомнить не могу.
- Был у вас такой начальник треста в Загряжске...
- Ах, это который сидит?! Оборотистый хозяин, но, знаете ли, хапуга высшей марки, прямо-таки бизнесмен из Нью-Йорка, акула...
- А почему его поддерживал ваш шеф?
- Да никогда он его не поддерживал, - отрезал Кузинцов. - Его другой человек поддерживал.
- Можете назвать имя этого человека?
- Обидно, конечно, но - назову. Кузинцов, Федор Фомич, его поддерживал, ваш покорный слуга, говоря иначе. Я его и назвал кандидатом в начальники треста, я и приказ на него писал...
- А товарищ Чурин?
- Видите ли, я ведь здесь работаю двадцать три года, здесь защитился, как-никак доктор, чем высоко горд, здесь прошла половина моей сознательной жизни, так что мне в коллективе верят.
- Значит, ваш босс подписал приказ о назначении, не встретившись с Горенковым?
- А - зачем? Я же встречался. Мне - простите за то, что повторяюсь, коллегия министерства верит... В техническом отделе его принимали, в кадрах тоже. Я с ним два дня просидел над плановыми заданиями, вывели общую стратегию, обговорили узловые вопросы, но кто мог знать, что он начнет диктаторское самовольство?
- Вы дали санкцию на начало эксперимента по самофинансированию и самоокупаемости?
- Преступник всегда ищет, на кого бы сложить грех. Да и потом, я лишен такого рода полномочий...
- А кто мог дать ему такое разрешение?
Кузинцов пожал плечами:
- Министр, коллегия, Чурин, наконец... Но ведь Горенков был утвержден опросным порядком, приказ пустили по кругу...
- То есть товарищ Чурин таких санкций ему не давал?
Кузинцов отрицательно покачал головой:
- Нет. К Чурину идут через меня, я был бы в курсе.
- Значит, кто-то из двух врет, - сказал я.
- Горенков или я? Вас так надо понимать?
- Горенкову веры нет, он осужден, - сказал я. - Либо врете вы, либо Каримов из Совмина республики. Он утверждает, что Чурин принимал Горенкова, высоко хвалил и говорил с ним об эксперименте...
VIII Кузинцов Федор Фомич
_____________________________________________________________________
<Неужели началось, а? - подумал он. - Да, видимо. Ну и что? Никто не гарантирован от судебных ошибок. Я не наследил ни в малости - Горенкова посадили в результате ревизии местных контролеров>.
...Ужас надвигающихся перемен Кузинцов понял первым, когда еще в министерстве никто не почувствовал того зловещего, неприемлемого для служилых людей, что было сокрыто в понятиях <перестройка>, <хозрасчет>, <демократия>, <гласность>.
Он кожей ощутил, что эти - казалось бы, пропагандистские - термины на самом деле означают для него конец прекрасной полосы жизни, спокойной и надежной, когда все было выверено и заранее предопределено.
Любой визит министра союзной республики, приезжавшего два раза в год, чтобы пробивать фонды и корректировки к плану, сопровождался подарками, кто хрустальную вазу вручит, кто ящик с вином, кто набор копченостей. Ни о какой взятке и речи не было, просто у нас исстари принято приезжать в первопрестольную с гостинцем, кто ж иначе посмеет завалиться в гости, разве нехристи одни, юркота. Замминистры из республик приезжали чаще, раза по три, а то и четыре, - тоже не с пустыми руками, не говоря уж о начальниках главков и трестов. Вопрос о санаториях в Прибалтике или на Кавказе для верных друзей и нужных контактов решался по телефонному звонку в республиканские министерства; в свою очередь нужные люди в долгу не оставались: будь то медицина, ширпотреб, парное мясо, соленая рыба, крабики там всякие, содействие детям приятелей при поступлении в институты, устройство своих людей в загранкомандировки. Причем все делалось чисто дружески, никаких там тебе такс, люди сами знают, что у нас в цене, чувством благодарности народ, слава богу, не обделен, с молоком матери всосал: не отблагодарить благодетеля - грех! Зимние сапожки или там какой завалящий японский двухкассетник в любом загранкооперативе для специалистов стоят сущую ерунду - отстали, ох отстали, чего греха таить, а здесь нужны большие сотни, а откуда их взять, если отмусоливают двести рублей в месяц, будь ты хоть семи пядей во лбу.
...Кузинцов успел защитить докторскую за месяц до того, как в науке началась реформа: спасибо Чурину, тот организовал в ВАК письма строителей, поди не прислушайся к мнению рабочего класса, тем более диссертация была посвящена управленческой реформе; впрочем, написал он ее двадцать лет назад, после провозглашения Косыгиным Щекинского эксперимента, но когда эксперимент задушили - не тот человек провозгласил, - пришлось положить работу в стол. Публиковал статьи и обзоры, набирал научный капитал, чаще всего выступал в областной прессе, в тех регионах, где разворачивались особенно грандиозные проекты. Потом, наблюдая за тем, как в стране начало шириться патриотическое движение по сохранению старины и уважительности к народной памяти - особенно во время подготовки площадок под новые комплексы, - почувствовал: вот оно! Надо срочно переориентировать диссертацию, дописать главу о необходимости координации строительных работ с историками, археологами, творческими союзами.
Будучи по природе своей холодным логиком, Кузинцов прежде всего думал о будущем, вопросы, связанные с тем, что ушло, его не волновали, однако он точно просчитал, что блок с носителями идеи уважительного отношения к отечественной истории выгоден ему; идею поддерживают крупные ученые, художники, писатели, общественные деятели, такие люди нужны, в бизнесе не сведущи, доверчивы, - за ними как за каменной стеной.
Начал присматриваться к тем, кто стал во главе неформального общества по охране памяти <Старина>; остановился на доценте Тихомирове - человек достаточно странный; истеричен, но цепок и поворотлив; к тому же - трибун, умеет зажигать молодежь; его поддержка - при благоприятной ситуации может оказаться бесценной. Правда, Кузинцова несколько беспокоила национальная зашоренность доцента: он категорически отрицал опыт новой архитектуры, предложенный литовцами и армянами, считая нецелесообразным перенимать его: <Хватит, натерпелись с Корбюзье>; болезненно воспринимал работы Зураба Церетели в Москве: <Есть Грузия, пусть там и экспериментирует!> Кузинцов понимал, что русская интеллигенция наверняка одернет его. Видимо, если он и впредь не сможет контролировать себя, соблюдая рамки приличия, его рано или поздно переизберут, но Кузинцов твердо знал: надо ковать железо, пока горячо, пока в руках у человека сила. Решил покатить пробный шар, чтобы все стало на свои места: чему-чему, а этому чиновничья жизнь научила его отменно.
Уникальный Петровский штоф тяжелого цветного стекла и набор стаканов, сделанных по спецзаказу в экспериментальной мастерской министерства, Тихомиров принял легко, с детским восхищением: <Хоть и не люблю этого монарха, но отношу себя к числу тех, кто не вычеркивает персоналии из отечественной истории... Полагаю необходимым пропагандировать не только радищевское путешествие, но и встречное, пушкинское, из Москвы в Петербург... Да и Пуришкевича должно судить не только по его речам в Думе, но и по тому, что он сделал во имя России вместе с Юсуповым и великим князем Дмитрием, убрав Распутина... А уж коль скоро Герцен у нас в таком почете, то отчего замалчиваем Хомякова с Аксаковым? Однобокая информация штука опасная, негоже преклоняться только перед домашними гегельянцами! Своих мыслителей, слава богу, немало, есть чем гордиться, и надобно еще поглядеть, кто на кого больше влиял - мы на Европу или она на нас>.
Прочитав дописанную Кузинцовым главу, Тихомиров предложил включить несколько строк о деятельности секретаря МГК Лазаря Моисеевича Кагановича (<Он же <Мойсеевич>, наши тоже встречаются <Моисеевичи>, обязательно поставьте <й>, это необходимое уточнение - человек, лишенный чувства почвы, хасид>). Кузинцов заметил, что в таком случае надо писать и о Сталине с Молотовым, которые возглавляли ЦК и правительство. Тихомиров отмахнулся: <Они были игрушками в его руках, к тому