снова в походный медный котелок.)
Наконец я выудил аленькую книжицу. Дальновидный Орешко напихал в мои карманы линковых очков,[195] и теперь я должен был положиться на судьбу. Которая отнеслась ко мне благосклонно: я оказался спецкором молодежной газетенки, тявкающей на весь мир, как декоративная болонка на льва в клетке. Завуч оказалась почитательницей крикливого граммофона,[196] и на мужественном лице воина армии просвещения появилось что-то наподобие улыбки: чем можем быть полезными прессе? Я понес какую-то несусветную чушь о выпускниках, сталкивающихся с проблемами взрослой среды обитания. Мой параноический бред слушали с должным вниманием. Я почувствовал себя Макаренко. И Ушинским. Педагогическая поэма, е'!
К счастью, я вовремя остановился, вспомнив, зачем, собственно, пришел в казенное учреждение имени Христофора Колумба. Испанского, опять же, мореплавателя и конквистадора, инициативного такого, открывшего от скуки новый континент. На голову всем нам. (Шутка.)
Так вот, я остановился и привел пример трудного переходного этапа от счастливого, повторю, детства к обществу выживания. И борьбы за существование. И назвал конкретную личность — Рафаэля Ш.; с ним я познакомился якобы на музыкально-танцевальном вечере. Мальчик произвел самое положительное впечатление. Своей романтической натурой. И неординарным отношением к жизни. На такие ординарные слова школьная дама лишь кивала головой, а затем и подтвердила, что Рафаэль мальчик чуткий, очень внимательный к своим товарищам — в коллективе пользовался уважением. Шел на золотую медаль. Но медали некстати отменили. Хотя сейчас снова восстановили. Увы, школа, как и все общество, переживает трудный период становления. Нужны годы кропотливого труда, чтобы обыватели снова понесли с рынка Белинского и Гоголя, а не видеокассеты с сомнительной кинопродукцией. (Вот-вот, по поводу видео моя собеседница была абсолютно права. Рано молодому человеку тырить из дома произведения малохудожественного значения. Не дай Бог, для вульгарного шантажа? С невнятными целями. Лучше попроси домашнее кино у взрослых. Они дадут. А может, и нет. Это как повезет.) Словом, ничего отрицательного за юношей замечено не было. Испанский язык знает в совершенстве. Как Хулио Иглесиас, пошутил я. Про себя.
Тут педагог вспомнила о бывшем комсомольском вожаке Оленьке. Девочка ныне работает библиотекарем и, быть может, обладает об интересующем меня индивидууме ещё какой-нибудь информацией. Не формальной, так сказать.
И я отправился туда, где меня уже ждали. Коридоры старой школы были пусты — шел учебный процесс. Правда, несколько малолетних хосенят дымили чинариками в пропахшем хлоркой туалете, куда я попал по ошибке. Думал, очаг культуры, оказалось, совсем наоборот. Напомнив о вреде табака, который, кстати, завез в Старый свет все тот же Х.Колумб, я пошел дальше. С мыслью о том, что и я когда-то мелюзгил по таким же коридорам, крашенным в казенный цвет беж. И тоже смолил цигарку у бегемота.[197]
Эх, время-время, пожирающее государства, города и людей. Впрочем, человечек умудряется обмануть природу, создавая картины, книги и железобетонных див с серпами в мускулистых руках. То есть запечатлевает себя в веках. В назидание потомкам.
В этом смысле школьная библиотека отвечала скромным запросам юных натуралистов — на стеллажах теснились потрепанные учебники и книжки. На стене был пришпилен плакатик с гениальным изречением: «Книга — сила. В.И.Ленин». Под ним, под плакатиком, естественно, находился рабочий столик библиотекаря Оленьки, задорной и восторженной комсомолки.
— Ой, здравствуйте. Я вас жду-жду. Ой, как хорошо, что пресса приходит в школьные массы! Вы, наверное, представляете, с каким сложным контингентом приходится работать. Раньше у сердца — комсомольский билет, а что сейчас? Но книги читают. Читают, вы не волнуйтесь. Это я вам говорю как специалист…
Я поискал глазами толстый фолиант, чтобы им прибить неуемную болтушку. Видимо, на подобную тарабарку свалился в детстве из театрального бельэтажа Никитин. Теперь-то я понимаю, почему он решился на этот прыжок в бездну.
К счастью для себя, комсомолка (б) вроде перешла к сути проблемы. Буковка «б» — это не то, что подумалось; это значит просто «бывшая». Или барышня. Которая затараторила, точно из пулемета системы «максим», прославленного кинобратьями Васильевыми. Вместе с любвеобильной Анкой. Жаль, что рядом со мной не было Резо, он бы выразился точнее. По поводу Анки-пулеметчицы.
Нет, я ничего не имею против прошлого — беда наша лишь в том, что мы разрушаем старые мифы и тут же создаем новые. Будто без легендарных героев жить нельзя. Можно, господа и товарищи, можно и нужно. Мы все герои. В этой жизни, где большинству сидеть от звонка до звонка. И побег бессмыслен. Нельзя убежать от самого себя.
Пока я рассуждал на отвлеченные темы, любезная Оленька рассказала мне всю историю советско- испанской дружбы и в свете её — о деятельности Рафаэля Ш., как отвечающего за культурно-массовый сектор. Я уж было отчаялся услышать хоть какую-нибудь полезную информацию, как вдруг из словесной руды…
Ба! Оказывается, группа комсомольцев была награждена поездкой в город Мадрид. Чтобы посмотреть кровавую корриду? Нет-нет, испугалась моя юная собеседница, ребята были приглашены антифашистским центром. После кончины генерала Франко Испания превращается в цивилизованное государство, открытое всему миру. И когда была поездка? Я почувствовал запах крови. Быков. И людей. Кажется, в восьмом классе, вспоминала барышня. Да-да, восьмиклассники. И все благодаря усилиям Нинель Шаловны. Кого, прохрипел я. Ну, мамы Рафаэля, последовал уверенный ответ. Она, кстати, и возглавляла группу. Комсомольцев. Хотя должна была отправиться в поездку она, Оленька, как руководитель молодежи. Впрочем, она ничуть не обиделась, главное, чтобы детям было хорошо. А Мадрид — хороший город, но Москва лучше, в ней столько культурно-развлекательных центров, музеев, театров, цирков…
— И дельфинариев, — задумчиво проговорил я.
— Что? — не поняли меня.
— Нет, ничего, — сказал я и попросил разрешения позвонить по телефону.
Такое разрешение было получено, и я, набрав номер «редакции», принялся диктовать «статью». Весьма странного содержания. Во всяком случае, после того, как я закончил разговор, обнаружил, что бывший комсомольский вожак с героической поспешностью, прикрывая библиотечные формуляры своими девственными кокосами, пытается их втиснуть в ящики стола. Чтобы спасти явки от диверсанта?
Странно, ничего такого я не сказал, лишь попросил генерала Орешко поднять свой ленивый, е'зад и проследить за прибытием и убытием всех испанских сеньоров, мать их так-растак. Да-да, в столицу нашей родины. За последние сутки. Во все гостиницы и приюты. Включая семиместные номера мотеля «Урожай».
— Вам помочь, Оленька? — поинтересовался я.
— Нет-нет, спасибо, — пролепетала девушка.
— Это вам, товарищ, спасибо, — сказал я, забивая ящики стола с явками на место. — За помощь в подготовке статьи. Остросоциальной.
— А когда статья? — последовал отчаянный, молодогвардейский вопрос.
— На днях, — ответил я. — Хотя у нас главный редактор… ууу!.. Гусь ещё тот!.. — Кивнул на телефонный аппарат. — Может снять материал в последнюю секунду, подлец! Перестраховщик, а морда во!.. Ну, я пошел, Оленька?
— Да-да, — слабо отозвалась несчастная, не зная, что и думать. И жила лишь надеждой, что этот кошмар закончится. С испаноязычными, крепкими выражениями.
Последнее, что я заметил, — все тот же плакатик «Книга — сила. В.И.Ленин». В чем — в чем, а в этом вождь, метр с кепкой, был абсолютно прав: хорошей книгой (в смысле, как кирпич) можно без проблем увачкать[198] своего зловредного оппонента. И все его аргументы останутся при нем. Вернее, при его бездыханном теле.
Вернувшись к нашему джипу, я обнаружил некоторые изменения в мизансцене. Полулежа за баранкой, Никитин следил. За кем-то. За кем же? У школьного забора припарковалась служебная «волга», это было понятно по номерам и общему её неопрятному виду. Из машины выбрался крепыш. С мопсообразным мусалом. Закрыл дверцу, натянул на макушку кожаную кепчонку и солидным шагом направился к школьному
