нас Петрович такой винодел! Это что-то!
Бывший дипломат крякнул от похвалы, засмущался, но на руку был скор и вытащил из буфета графин с вином цвета июльского заката.
— Из вишни… и табурета, — окончательно зарапортовался Фирсунков, покрываясь подозрительно розоватым цветом переспелой зрелости.
— Да-да! Внимание! Будьте аккуратны, господа, — хлопотала милая домашняя квочка. — Зубки не сломайте о сюрпризик! Ха-ха!
Я почувствовал, что живым мне из этого терема не выбраться. Только под венец. (Шутка.)
Между тем бокалы наполнились терпким летним днем и был произнесен тост за неожиданное, но столь приятное знакомство.
Пельмени запрыгивали в меня, как лягушки в кувшин с домашним вином. Мне сделалось хорошо и уютно, будто мы сидели на июнь-июльской веранде и где-то за дальним лесом проходила невидимая электричка. Я удивился: мне мерещится или где-то рядом железнодорожная ветка? Мне отвечали: ветка- ветка, единственный недостаток, мешающий ночью спать. Счастливые люди, промолчал я, милые обыватели, которые случайно оказались на моем пути. Я слишком требователен к ним, у них свои радости, у них свои кочки, и они на этих кочках вполне счастливы и довольны. У них, мамы и папы, помимо шумной железнодорожной ветки есть ещё одна проблема: отдать дочь замуж. За хорошего, желательно, человека. Или просто за какую-нибудь мужскую особь. И я не должен их осуждать, наоборот: за последние десять лет у меня не было такого сытного и приятного обеда. Да и старая девушка Ирэн, если её лицо накрыть подушкой… И на этой дурной мысли меня пронзила боль. В челюсти! В зубе! Е-мое! Сюрприз, мать её дипломатию на Арбате и Лубянке, вместе взятых! Я взвыл не своим голосом. Из моей орущей пасти выпала солдатская пуговица, впаянная по сибирскому обычаю в сырой пельмеш. На счастье. Е'!
От моего ора и встревоженного слегка вида «девочки» едва не упали в обморок. Они хотели только счастья. Мне. И себе. И такая гримаса судьбы. Впрочем, мне повезло: зуб оказался крепче старой медной пуговицы и прокусил её по центру звездочки. Тогда, спрашивается, почему я вопил благим матом? Признаюсь, схитрил, сукин сын, прокнутил, то есть обманул, бедных и несчастных дачных дам. Мне нужен был благовидный повод, чтобы откланяться. И я ничего более умного не придумал, как разыграть вышеописанную сценку. Как говорится, не в коня корм. Но расстались мы друзьями. Фаддею Петровичу я пообещал почаще бывать у него в теплице, а «девочкам» — пойти вместе с ними в Концертный зал имени П.И.Чайковского. (Чур меня, чур!) После моего возвращения с Мальтийских островов. Ну, про срок своего отсутствия, признаюсь, умолчал. А так все правда. И мы разошлись, как пароходы на рейде у вышеназванных островов.
Вечер наступал, как армия неприятеля. Машина атаковала врага, используя дальнобойный свет фар. Сугробы на обочинах напоминали могильные холмы павших бойцов.
Город встречал огнями и проблемами. Что интересно, я сам искал и находил проблемы. На свою голову. Наверное, я энтузиаст трудных дел. Если нет, то какая нелегкая таскает меня по промерзшим подмосковным дорогам? Интуиция, быть может? Да-да, интуиция. Ангелы-хранители обладают этим удивительным качеством. Божественным провидением. И поэтому путешествие на край земли я воспринимал и воспринимаю как прогулку, необходимую для вентиляции легких и ситуации со смертью моего отца. И чего я добился? Ничего. Кроме фамилии: Латынин. Латы-нин. Доспехов — смешная кликуха. Найти рыцаря, конечно, можно. Хотя за четверть века… он мог трижды погибнуть от шприца, трижды жениться, трижды выехать на постоянное место жительства в государство Израиль и так далее. Впрочем, на землю обетованную можно и самому съездить в поисках бывшего гражданина СССР, мужья же, как правило, не берут фамилии жен; хуже, разумеется, если Латынин покойник: усопшие не любят разговаривать много, они вообще молчат по причинам общеизвестным. Так что шанс у меня имеется. При удачном стечении обстоятельств.
Вернувшись в холостяцкую берлогу, я почувствовал себя вполне счастливо. Ангелу-хранителю тоже не чужды обыкновенные, маленькие человеческие радости. Я приготовил чифирь и, прислонившись к горяче ребристой батарее, как к спине действующего вулкана, ощутил давно забытое чувство свободы. Наступил странный час — я был никому не нужен. Никому. Ни Хозяину исправительно-трудового учреждения в дремучей сибирской тайге, ни возможной супруге по имени, например, Ирэн, гремящей пельменями с пуговицами на кухне и гаммами на пианино.
Пришел час одиночества. И чудное видение посетило меня в минуты лова прихода.[86] Я увидел городскую площадь, вымощенную булыжником. У ратуши теснилась шумно праздная публика. Где-то там восседала Прекрасная Дама эпохи Возрождения. На задастых лошадях гарцевали рыцари в металлических доспехах. От начищенного железа прыгали солнечные зайчики. Из-под конских копыт брызгали искры. Вдруг запели золотые фанфары: к бою! Волною вспенилась праздничная толпа зевак. Два рыцаря с перьевыми гребешками на шлемах выехали для честного поединка. Копья наперевес! Вперед-вперед!.. Во славу Прекрасной Дамы!.. С нами Бог!.. И наступательный топот копыт, и смертельный лязг металла о металл…
Что за черт! Господи, меня прости. Почему лязг металла так похож на телефонный звон? Где я? Что со мной? Пожар? Спина моя горит, точно я упал в дымящийся Везувий… Ах, да! За окном конец двадцатого века, и в трубах центрального отопления кипяток, способный подкаганить[87] мечту. Вместе с телефоном, этим бичом человечества.
Однако делать нечего, поднимаю трубку и слышу рокоток полковника Орешко. Опять что-то случилось? Или снова пора идти в казино за «Сиреневым туманом» и чтобы пополнить общественную казну?
— В казино я не ходок, — предупредил я сразу.
— Не надо такой жертвы, — засмеялся мой приятель. — Нужна другая жертва.
— Какая? — испугался я.
— Завтра утром, дружок, встретить поезд.
— Поезд? — удивился я. — Кажется, у меня все дома.
— Ошибаешься.
— Ну, в чем дело? — занервничал я. Не люблю интриг, это правда.
Дело оказалось в следующем: из южного города Одессы прибывает на первый путь скорый поезд со старенькой теткой Лики. Тетка Екатерина Гурьяновна — единственная родственница погибшей моей любимой. (Лика-Лика!) И единственная претендентка на генеральские хоромы. Впрочем, я ничего не имею против тетки. На то они и существуют, чтобы появляться в неожиданные минуты и в неожиданных местах. Нет, Орешко поступил совершенно справедливо. Помнится, у нас с ним был разговор о родственниках Лики. О разговоре я, конечно, позабыл, а полковник нет. И теперь на мне благородная миссия встретить гостей столицы.
— Гостей столицы? — удивился я.
— Тетка будет то ли с племянницей, то ли с внучкой, — объяснил Орешко. — Встречай с цветами и оркестром!
Я пообещал только цветы и поинтересовался нашими оперативными делами. В образном изложении: мол, не пора ли пересаживать хризантемы в теплицу Семена Михайловича? Нет, не пора, отвечали мне, почва ещё не удобрена. Как удобрят, так Семен Михайлович будет чрезвычайно рад новому поступлению цветов.
Жизнь во всем своем комплексном объеме проблем. Что делать? За окном быстротекущий, опасный, враждебный двадцатый век. От него три спасения: или тосковать,[88] или любить, или спать и видеть сны.
Я падаю на койку, и перед моим мысленным взором мелькают апокалипсические временные пласты: мезозойская охота, крестовые походы, атомные войны… Наконец, где-то между битвой на Куликовом поле и сражением под Ватерлоо я нахожу потерянное чудное видение: булыжная площадь, толпа зевак, Прекрасная Дама, рыцари на лошадях, от ветра эпохи Возрождения реют стяги на флагштоках… Поют золотые фанфары: к бою! Вопль публики. Копья наперевес! Наступательный топот копыт. Полуобморочное состояние Прекрасной Дамы. Вселенский лязг металла… И один из рыцарей кубарем катится по камням мостовой, превращаясь в железный омлет. Рыцарь-победитель подъезжает к беснующейся толпе, к Прекрасной Даме. Та кокетливым движением руки извлекает из глубокого декольте великолепный алмаз.
