— Ну, и разбирайся, — удивляется Сухой. — В чем проблема?
— Я ещё жить хочу, — признаюсь, — вдруг выйду на группу товарищей из мира спорта.
— Прекрати, — с досадой проговаривает мой товарищ. — Тары-бары начинаются, когда дело тянет за сотню тысяч…
— Рублей?
— Долларов, балда, — смеется. — Так что, спокойно ковыряйся в своем дерьме.
Я огрызаюсь, заявив, что ещё не вечер. Блажен, кто верует, хлопает меня по плечу Василий и напоминает, что многие мечтают о миллионах, а копеечку забывают вернуть.
— Верну копеечку, — клятвенно обещаю. — Только кинь ещё копеечку, протягиваю руку, как нищий. — Мы не местны-ы-ые…
— Зачем? Пить-гулять?
— Для оперативно-розыскных мероприятий.
— Для чего? — открывает рот и портмоне.
Я излагаю свои планы на ближайшее будущее, и получаю пять импортных кредиток в долг.
— Верну, — снова обещаю.
— Верится с трудом, — хныкает мой друг. — Все-таки думай больше башкой, а не…
— Понял, чем, — обрываю. — Ты уже об этом говорил.
— А-а-а, тебе, малахольному, говори, не говори, — и вспоминает. Кстати, о малахольных. Как там Илюша?
Я рассказываю о своей последней поездке: у Лидии проблемы со здоровьем, возможно, какое-то время придется опекать нашего товарища детства.
— Во! — хохочет Василий. — Полный отстой. Парочка ваша будет лучше всех.
— Сам такой, — огрызаюсь.
— Возьми Илюшу на биржу, — шутит. — Он циферки любит, знаешь.
Я чертыхаюсь: ничего смешного нет — у людей беда, а он шутки шутит. Шучу не со зла, отвечает на это Василий, а потому, что люблю вас, дурачков, и желаю только добра; если надо ещё помочь семейству Шепотинник, поможем.
— Эх, Вася-Вася, — вздыхаю, — разве счастье только в деньгах?
— И в них тоже, — обнимает за плечи. — Прости, у меня встреча на Охотном ряду.
— Стрелка, что ли?
— Балбес, — садится в авто. — Встреча с депутатским корпусом.
— Какие люди! — выбираюсь из машины, щелкаю каблуками.
— Между прочим, — обращает внимание на мои новые башмаки. — Ты в них похож на придурочного придурка из Кащенко. Лучше носи лапти, лапоть, — и, довольный собой, нажимает на акселератор.
Серебристо-истребительное авто летит прочь, а я стою на месте и кричу проклятия. Трудно сдерживать себя, когда тебе, пусть даже в шутку, советуют трепаться по жизни в лаптях.
Не буду оригинальным, если скажу, что жизнь имеет свойство ломать наши планы. Я не шутил, заявив, что хочу провести оперативные мероприятия на ВБ. Меня не покидала мысль, что история, связанная с японской йеной, когда я невозможно как лопухнулся, должна иметь продолжение. Случайная встреча с горемыкой Ребриным подтвердила мои опасения, что игра на бирже идет нечестная. Ежели всё там находится под электронным контролем, то нетрудно сделать деньгу на дураке, который, выигрывая пятнадцать тысяч $, не догадывается об этом. Почему бы ни закрыть его (мою) котировку, когда график находится на высшем взлете? А потом открыть, когда начался его спад. Возможно такое? Думаю, да. Конечно, сумма для плутов, не ахти какая, да главное — принцип. Принцип облапошивания таких простаков, как я. Мой друг Сухой прав: ходить мне в лаптях до скончания своего века. Однако что-то не хочется променадить в вечных обалдуях.
И поэтому план моих действий был самый решительный — взять на прихват господина Брувера. Нет, я не собирался бежать в его кабинет с дедовским топором и воплями, где мои кровные?
Не хотелось, и пытать Маю вопросами о том, почему она хотела навязать мне десять сотенок? Требуется одно: понять механизм по отъему народных сбережений, а будет понимание — будут действия.
Но ранним утром раздался телефонный звонок, и мои планы резко изменились: надо было ехать в Люберцы. Ночью у Лидии случился тяжелый приступ, и медицина требует, чтобы она неотложно легла на операцию. В противном случае…
— Буду, — сказал я и на частном автомобиле срочно потарахтел в елово-сосновое Подмосковье.
Лидия была плоха, как может быть плох труп: лежала на тахте, испуганная и обескровленная. И боялась не за себя — за Илюшу, который не понимал происходящих событий и, сидя на веранде, складывал из пазлов парусник.
— Прости, — говорила. — Язва, — смотрела на двух молоденьких и равнодушных врачей «скорой», — они говорят, язва. Через неделю буду в порядке.
— Да-да, — отвечал я. — Не волнуйся: Илья со мной.
— Спасибо, — пыталась улыбнуться. — Ты хороший.
— Держись, родная, — помогал укладывать на носилки. — За брата не беспокойся, будет, как принц персидский.
— Соседей попроси, — говорила торопливо, — чтобы за хозяйством посмотрели. Деньги там, в трюмо.
— Мать, отдыхай, — требовал. — Разберемся.
Наконец карета «скорой помощи» убыла в областную больницу, и я перевел дух, не понимая, какие серьезные проблемы возникают предо мной.
Известно, что аутисты не любят перемен. Они начинают нервничать и выкидывать коленца. Пока я договаривался с соседкой Петровной по хозяйству, Илюша вел себя спокойно, потом начались сборы, и он заныл, покачиваясь:
— Белый цвет. Белый цвет — плохой цвет. Цвет больницы. Цветы цветут на могилах. Почему цветут цветы на могилах? Белые цветы цветут, и отцветаю, как люди. У смерти белый цвет. Смерть, смерть, смерть — вот история человека!
— Не каркай, — оборвал я его, кидая в сумку носильные тряпки. Хочешь, покатаемся на машине? Сделай доброе дело.
— Остерегайтесь добрых и справедливых, — жил своими представлениями. Они охотно распинают тех, кто изобретает себе свою собственную добродетель, — они ненавидят одинокого.
— Ладно, философ, — отвечал я на это. — Тебя все любят. Давай собирайся. Нас ждут великие дела.
— Удел дела делать дело, — нес тарабарщину. — Иным людям ты не должен подавать руку, а только лапу. И лапа эта должна быть с когтями.
— Вот это правильно, — посмеялся я. — Дашь руку, протянешь ноги. Такие вот времена, брат. Давай-давай веселее. Лидия говорила: тебя профессор Карлов онормалил, так что не придуривайся.
— Илья — не дурак. Дураки — не мы. Мы — не рабы. А кто мы? Мы кто? Кто? Вопрос интересный?
— Так, — осматривался, — берем твои любимые игрушки и вперед!
Надо ли говорить, что мои благие намерения не были оценены по достоинству. Когда я нашел частника на старенькой «Волге» цвета асфальта, Илья заартачился и понес ахинею, из которой следовало, что он не может рисковать поездкой на автомобиле такого цвета.
— Почему? — взбеленился я. — Чем тебе серенький не по душе?
— Серые будни, серые облака, серые мысли, серые носки, серая краска…
— Заткнись, сумасброд! — рявкнул я. — Вот так и живем, батя, расплачивался с водителем «Волги» за ложный вызов.
Тот хлопал глазами и ничего не понимал, потом, посчитав, что золотая молодежь развлекается неким изощренным способом, выматерился и убыл на своем транспорте цвета серых рабочих дней. И я прекрасно понимал его чувства, равно как и свои.
— Ну и какой цвет вас устроит, товарищ пельмень? — ерничал я. Розовый, красный, синий. Какой?
