Друзья были облучены ярким солнышком, что сказывалось на их умственных способностях.
— Ха, Алекс, что такой квелый! Наверное, что-то съел, — шумели гости. — Санек, проснись и пой! Давай-давай — на сборы минута. Где его штаны? А пусть без штанов, ха-ха!
Я отбрыкивался: никуда не пойду, и сами они не пошли бы пехом дремучим лесом. Нет, твердо отвечал самый человечный человек Панин, у нас общий тракт — бездорожный. В чем дело, зарычал в конце концов, сейчас обмочу кого-нибудь в сортире. Друзья обрадовались моему оживлению и сообщили: мы приглашены в гости. На 8-е Марта.
— Уже март? — удивился я.
— А то, — торжествовали приятели. — Как прекрасен этот мир, посмотри. В Международный день имени революционерки Клары Цеткин-Целкин! Ур-р-ра!
И поволокли из холостяцкого логова, предварительно натянув, разумеется, брюки. На меня. Хотя была такая приятная теплынь, что можно было обойтись и без этой неважной детали мужского гардероба.
Затем я был усажен в военно-полевой джип «Гранд Чероки», похожий на легкий танк, и мы помчались по веселой, мартовской, праздничной столице.
Солнце било прямой наводкой по витринам, автомобилям и лужам, многократно в них отражаясь. Небесная пронзительная синь резала глаза, и слезы, как капель…
Воздух казался чистым и прозрачным. Прохожие, сбросив зимние шкуры, радовались наступлению весны. Правда, в скверах и под стенами домов ещё горбились могилами грязные сугробы, однако и они вяли от южных ветров.
Весна идет — весне дорогу!
И я чувствовал: её целительная энергия заполняет меня, как легкий водород — воздушный шарик. Хор-р-рошо!
— Просыпайся, Алекс, — требовал Коля, крутящий баранку. — Пора Кремль брать.
— Это бабу берут, — ерзал на переднем сидении Котэ, большой любитель поговорить, напомню, о прекрасном поле. — А Кремль надо штурмовать.
— Зачем? — не понимал я, потерявший чувство юмора за зиму.
— Как зачем? — удивлялся Кото. — Всем известно, что земля начинается с Кремля.
— И что?
— А ничего, — огрызнулся. — Газеты надо читать.
— Зачем?
— Что «зачем»?
— Читать газеты?
— А-а-а! — зарыдал Котэ. — Николаша, пусть он меня лучше не трогает. Я его сейчас укушу!
— За что?
— За какой-нибудь важный орган! — зарычал нервный грузин. — Отстань от меня, тупой такой! В кубе!
— Кто тупой?
— А-а-а!
К счастью для всех, наш джип притормозил на площади ж/д вокзала, где гипсовый вождь указывал трудящимся массам путь на юг.
Привокзальная площадь кишела привозом южного направления. Продавали и покупали все, что можно было продать и купить. Яркими красками выделялся цветочный ряд. Представители сильного пола несли оттуда над своими головами букеты, как мужественные спортсмены — факелы с олимпийским огнем.
Мои друзья тоже решили поучаствовать в олимпийском движении. Я остался: лучше сидеть, щуриться от солнышка, прогревая кости, и о чем-то думать. О чем же я думал? Трудно сказать. Обо всем и ни о чем. Наверное, медведь, выбравшись из весенней мокрой берлоги, тоже находится в некоем наркотическом забытьи: что делать? И кто виноват?
Делать нечего — надо жить. А виновата в этом природа. Она требует от нас активно-позитивных действий. Да, я не читал газет, однако и без них, сплетниц, можно было догадаться, что ничего не изменилось в кремлевском царстве. Какие могут быть перемены, когда и новый царек-батюшка, и многочисленная его челядь припали все к тому же старому и надежному корыту с парными отрубями.
Свинья, как бы она ни называлась, хрюкой и помрет, хряпая из наркомовского корытца до последнего до своего смертного часа. И понять это просто: что может быть слаще власти и дармовых помоев?
А вот как быть с подданными, которым громогласно обещалось самое новое светлое будущее? Кажется, оно уже наступило, это самое новое светлое, и свет его настолько светел, что выжигает глаза…
— Вах! Глазки открывай — газетки читай, — и на меня падает пачка макулатуры.
В салоне запахло типографией и розами. Розами больше. Я поинтересовался: кому цветы? В трех экземплярах? Мне ещё раз напомнили, что сегодня праздник. Для всего советского народа (как бы бывшего).
— Какой праздник? — пошутил я.
— Вах! Я сейчас застрелюсь!
И мы помчались дальше, обсуждая по дороге новые проблемы, возникающие перед нами, точнее перед службами, отвечающими за безопасность страны.
Оказывается, наш бывший коллега, генерал ГБ Колобок трудится в «Форпост-банке». Обеспечивает охранные функции всему банковскому комплексу, коим руководит господин В. А. Гусинец.
Что и говорить, генеральский опыт неоценим в деле защиты денежной массы от народных масс и чужих любопытных глаз. То есть логика в союзе меча и орала имеется.
— Снова «гусю» щипать? — спросил я, вспомнив доброе прошлое.
— Не знаю, — пожал плечами Панин. — Смердит птицеферма.
— «… как миллион, миллион алых роз», — напел Котэ. И уточнил: — На помойке.
— Котик, сегодня праздник, — напомнил Коля, — а ты… каркаешь.
— Какой праздник? — пошутил утопающий в розах наш друг. — Кстати, анекдот про птичку?
Мне было хорошо. Казалось, несусь в свободном солнечном пространстве под милую, глупую болтовню друзей. Как мало нужно для счастья: питаться энергией солнца и слушать чепуху про находчивость нашего простодушного советского гражданина на экзотическом острове, где проживало беззаботное племя людоедов:
— …так вождь и говорит: вон в кустах попугай, кто в него попадет, тот живет, а кто мимо — того ам- ам, — повествовал Котэ. — Первым вышел англичанин, дерябнул виски, ба-бах! Мимо! Ам-ам! Вторым — француз, заглотил бурбончику, ба-бах! Мимо! Ам-ам! Тут выходит наш Ваня. Бутылку водки, говорит. Хлоп на халяву. Еще, говорит, пузырь. Кирнул в усладу. Еще, говорит, «мерзавчика» бы? Клюкнул. За ружье — ба- бах! Попугай в кустах кувырк. Вождь дивится: после трех бутылок и попал, ай, да Ваня! А тот: а ч-ч-чего не попасть — четыре ствола и все небо в попугаях!
Да, сейчас на экзотических островах в океане хорошо. Все небо в попугаях. И много-много диких людоедов, с которыми можно договориться. В принципе. После трех литров родной. А вот как договориться с отечественными цивилизованными людоедами во фраках и смокингах, не понимающими никакого языка, даже тарабарского? Единственное, что хорошо понимают, — ствол «Стечкина» у виска.
Так что проблем с нашими «птичками» много. Их куда больше, чем на океанских островах. И поэтому экзотический рай подождет. Вместе с попугаями и форсистыми гурманами жареной человечинки.
Меж тем наш путь заканчивался у стен дома эпохи сталинской гигантомании. Я знал, что здесь жила знакомая Панина — Лада и её бабушка Елена Максимовна. Мы как-то встречались, и отношение ко мне со стороны маленького женского коллектива было самое положительное. В чем однажды признался Панин. Я не удивился — мой образ светел и чист в глазах общественности, если только не знать, чем занимаюсь. Иногда. В чем-то моя работа похожа на труд дачника, укладывающего картофельные тельца в лунки. Он укладывает — и я укладываю.
— А кому третий букет? — насторожился я, выбираясь из машины. — Лада и баба Елена — это два.
— А ты считать умеешь, — захотали друзья. — Сюрприз тебе, Алекс.
