К хаотически проложенным мощеным улицам, где толпился народ, примыкали плохо освещенные переулки, заваленные мусором и кишащие крысами. По ним, хрипло бормоча себе под нос, шлялись нищие и пропойцы. Они жадно поглощали дешевое кислое вино, и немного попозже оно сделает свое дело: люди городского дна завалятся спать до утра там же, в родных переулках. А кое-кто так больше и не проснется.
Следовало, однако, отдать должное городской страже: даже в самых мерзопакостных закоулках Пайрогии было безопаснее, нежели на центральных улицах большинства других больших городов. Тем не менее любому здравомыслящему человеку, вздумавшему в одиночку пробираться столичными заулками, следовало держать одну руку вблизи кошелька, а другую – на рукояти меча.
Вот в такой переулок свернул с малолюдной улицы невысокий смуглокожий мужчина. У него были черные волосы до плеч, а глаза – еще чернее волос. Черты узкого лица носили печать жестокости, и улыбка, кривившая губы, ничуть не украшала его. Прячась в потемках, человек с кошачьей ловкостью пробирался вперед. Вот он легко перешагнул через храпевшего пьяницу, распростертого в пыли, и остановился перед тяжелой дубовой дверью кирпичного дома. Прямо над дверью был вмурован в стену большой двуручный меч, так что наружу торчал лишь эфес.
Мужчина гибким движением извлек из ножен кинжал и резко стукнул в дверь рукоятью. Изнутри немедленно ответили – кто-то приглушенно ругался на ломаном бритунийском.
– Грязный попрошайка! – донеслось из-за двери. – А ну убери с моей двери свои поганые лапы! Все равно не будет тебе никакого вина, пока не покажешь монеты!
Это развеселило пришельца.
– Имманус! – окликнул он густым голосом на чистом заморийском языке. – А ну живо открывай, облезлый кобель! Это я, Хассим! Давай тащи свою толстую задницу к двери и отпирай побыстрей!
Громко лязгнул засов, и Имманус отворил тяжелую дверь внутрь. Хассим, пряча кинжал в ножны, спокойно и неторопливо вошел. Чувствовалось, что он посещает заведение далеко не в первый раз.
Таверна, именуемая «Эфес», была освещена навряд ли лучше переулка, который вел к ее двери. По углам исходили жирным дымом несколько отчаянно коптивших масляных ламп. В дымной полутьме трудно было что-либо отчетливо рассмотреть, только замызганные деревянные столы да скамейки. В дальнем конце смутно виднелась стойка и рядом с нею – обшарпанная кирпичная лестница наверх.
А за столами сидели посетители «Эфеса» – без преувеличения, негодяй на негодяе. Причем публика была в своем роде отборная.
В одном углу восседал известный работорговец из Немедии. Он и его подручные хлестали густое темное пиво из толстых глиняных кружек, выкрикивая шумные тосты и расплескивая напиток. Пиво лилось торговцу на бороду и на далеко не первой свежести рубашку. Он не обращал на это никакого внимания, лишь знай громогласно обращался к слуге за стойкой, то и дело требуя добавки.
Неподалеку от него расположились двое кофитцев. Глаза у обоих плутовски бегали по сторонам. Они что-то обсуждали вполголоса, неторопливо потягивая вино из бокалов, – вне сомнения, против кого-то сговаривались, строили козни.
Посредине комнаты веселилась орава кезанкийцев, скорее всего давно объявленных вне закона. Они вовсю лапали шлюх, громко распевая непристойную песню.
Через несколько столиков от них можно было заметать весьма экономно одетую бритунийку, явно обладавшую неудержимым темпераментом. Ее спутник, светловолосый юноша, нашептывал ей на ушко нечто такое, от чего девица беспрестанно хихикала. Юноша был хорошо одет: не исключено, что он приходился сыном какому-нибудь вельможе. Почему бы, собственно, отпрыску знатного рода и не провести ночку в обществе отнюдь не возражающей против этого куртизанки? Он шептал и шептал, не забывая поглаживать ее оголенное бедро…
А возле двери громоздился некрытый темным загаром великан: сам Иммакус. Он был одет в бурую кожаную безрукавку и облегающие штаны. В мочке одного уха покачивался массивный золотой обруч, на лысом черепе играл мутный отблеск светильников. На груди великана перекрещивалось множество старых рубцов, с широкого черного кожаного ремня свисал трехфутовый ятаган. Жестом пригласив Хассима войти, Имманус одной рукой без видимого усилия прикрыл тяжеленную дверь. Этот человек представлял собой сущую гору плоти, причем большей частью – мышц. Мягким было только выпирающее круглое брюхо. Имманус повернулся к Хассиму и, наклонившись, тихо зашептал ему на ухо:
– Ты уверен, что за тобой не следили?..
– Если бы за мной следили, я уже чистил бы кинжал, – не без некоторой обиды ответил Хассим.
Имманус оставил его тон без внимания. Мясистым указательным пальцем он постучал себя по толстокожему лысому черепу:
– Знаешь, Хассим, кто это? Я тебе скажу. Это мой лучший друг. Пока я забочусь о нем, мы с ним не расстанемся. Но если я потеряю бдительность…
Имманус провел ребром ладони поперек своего горла и хихикнул, хотя шутка вышла мрачная.
Хассим нахмурился, не находя в его словах ничего смешного. Запустив руку в неясной кошель, он ощупывал небольшой, плотно обвязанный сверток.
– Ну что, – спросил он, – варвар здесь? Мы с ним уговаривались вчера вечером, но мозги слабоумного дикаря были так пропитаны вином, что я вовсе не удивлюсь, если он попросту забыл о назначенной встрече…
– Не суди по первому впечатлению, – покачал головой Имманус. – Он, может, и варвар, но я, знаешь ли, имел дело с этой породой, киммерийцами. Это народ жесткий, хитрый и себе на уме. Не стоит с ними шутки шутить! Немало глупцов, у которых хватало ума бросить мне вызов, умерло от моей руки. Но, окажись я один на один с киммерийцем, я был бы отнюдь не уверен в успехе…
Имманус пристально посмотрел на Хассима, словно ожидая, чтобы тот ему возразил. Потом великан расхохотался и огрел Хассима по спине так, что человека более слабого бросило бы на колени. Хассим из рук в руки передал ему небольшой кошелек. Когда Имманус убирал его в карман безрукавки, из кошелька послышался тихий перезвон монет.
– Ты найдешь варвара наверху, – сказал он Хассиму – Он только что прикончил первый кувшин вина. Он играет в кости, и ему сегодня везет, хотя… хотя, чует моя душенька, удача вот-вот должна оставить его!
