Наш плот с шелестом подминал тростник, углубляясь в заросли. Я не понимал намерения индейцев, пока не увидел скрытый в камышах настил мостков. Индейцы криками и взмахами рук просили нас сойти. Все нехотя зашевелились. Вдруг плот толчком подбросило, в бурой воде показалась широкая клыкастая морда, – плот толкнуло еще сильнее, еще.
Недоумевая, я схватил Лену в охапку и одним прыжком перескочил на мостки. Лена прильнула ко мне и, обняв за шею, попыталась заглянуть в лицо.
Я дико посмотрел на нее. Я не мог понять того, что творилось вокруг; мышцы, нервы, все мои чувства сигнализировали о смертельной опасности, но вид спокойно барахтавшихся людей говорил о чем угодно, только не о несчастье.
Бегемотокрокодил в четыре глотка расправился наконец с нашими попутчиками.
Все во мне разрывалось от противоречивых чувств – я не хотел потерять лицо, но опыт, знания, интуиция, которым я привык доверять, требовали от меня действий.
– Что с тобой? – удивленно спросила Лена, что-то заметившая во мне. Прекрасные тонкие брови холодно изогнулись. – Ну ты даешь! Ты что, всерьез? – спросила она.
– Нет, – сделав усилие, сказал я и, решительно нагнувшись, коснулся могучей ноздри зверя.
Меня спасла реакция: челюсти тяжело, словно стальной капкан, сомкнулись впустую. Дохнуло сырым мясным запахом, и я, отбросив сомнения, схватил Лену за руку и потянул за собой,
Мы быстро, сколь возможно из-за тростника, бежали по мосткам. Доски старые, скользкие от долгого пребывания в воде, местами полусгнившие, трухлявые. Я выбирал места ненадежнее и не обращал внимание на протесты за спиной.
Метров через двести мы оказались на берегу. Я вспомнил об обезьянах, но береговой изгиб не давал возможности оценить, насколько они близки. Впрочем, он же и скрывал нас.
А вот завывания были хорошо слышны. Не теряя времени, я потянул Лену дальше. Она строптиво прохаживалась на мой счет, что-то о моей детской непосредственности, что-то о затянувшемся инфантилизме. Я решил разобраться со всем потом, когда эти мнимые опасности будут позади.
– Все! – вдруг решительно выпалила Лена и, подтверждая слова, плюхнулась на песок. – Никуда я больше не пойду, я устала. Хватит глупостей!
В этот момент из-за ближайшего скального валуна вышел самец гориллы.
Все-таки это был обезьяночеловек, глаза его смотрели вполне разумно, когда он, ухмыляясь, грозил мне сучковатой дубиной.
– Мне надоело! – капризно сказала за моей спиной Лена. Я готов был обеими руками подписаться под ее словами, но горилла с ухмылкой скользила ко мне, дразня протянутой вперед дубиной.
Я отпрыгнул в сторону и отбежал шагов на пятнадцать, чтобы увести бой в сторону от присевшей возле толстого дерева Лены. Она с любопытством наблюдала за мной.
Обезьяна вдруг перебросила дубинку в левую руку, нагнулась, схватила камень в два моих кулака, кривляясь, прицелилась в меня и, неожиданно повернувшись, бросила его в Лену.
Просвистев в воздухе, камень со страшной силой врубился в развилку ствола чуть выше ее головы и упал, не причинив вреда.
Лена удивленно посмотрела на нас, на камень, попробовала поднять одной рукой, взяла двумя, взвесила, и тут впервые проблески беспокойства мелькнули на ее лице.
А я был занят.
Дубинка вновь перелетела в правую руку и, описав мощную дугу, врезалась в песок. Я быстро нагнулся, схватил камень раза в два меньше, чем только что употребленный этим самцом, и кинул.
Камень врезался в солнечное сплетение в момент замаха, сбил дыхание, не повредил, зато явно разозлил.
В глазах обезьяночеловека появились, явно стирая эволюционные достижения, красные огоньки – звериная ярость плескалась внутри, лишая его и так не особенно развитого разума.
Он вновь поднял свою дубинку, размахнулся, но я успел лягнуть его ногой в живот и едва не попался: сучковатый конец дубинки задел мне левое плечо и вместе с лоскутками сразу рассыпавшегося свитера разорвал мне кожу.
Я увидел, как удивленно распахнулись Ленины, верящие только в собственную реальность глазки. Она смотрела на кровь, залившую мне плечо, перевела взгляд на зверя – что-то наконец соображая – и поджала ноги, словно собиралась вскочить.
Горилла, взревев, снизу вверх махнула своей палицей; замах едва не оказался верным, но я отдернул голову, отклонился сам и инерцией движения оказался рядом с могучим противником. Я сильно ударил его кулаком в висок – в нос пахнуло мускусным, кислым запахом, – а левой рукой попал в затылок: он упал на колени.
Оказавшись сзади, я вновь, уже ногой, ударил, по затылку – враг ткнулся носом в землю и тут же, снизу, удивительно ловко (я чуть не забыл, с кем веду бой!) махнул дубинкой. Я отреагировал, метнувшись в сторону, и только потому сохранил кости в целости, однако меня словно сдуло, и я покатился по песку, услышав мимоходом пронзительный крик Лены:
– Коля!
И удивился не к месту: отчего меня все время путают с Орловым? Пусть я и похож на него, словно близнец, но почему не верят результатам идентификации?
– Коля! – Она уже верила, что привычный фантом, неожиданно материализовавшись, превратился в реальное чудище.
Обезьяна услышала и вдруг стремительно метнулась к ней.
Я не успевал; оглянулся, заметил свой, употребленный раньше камень, подхватил его и метнул.
