К воде Валерий спускался без понуканий. Войдя в воду, он встал на колени, долго пил.
– Ремни на руках не замочи, – предупредила его Лиина. – Ссохнутся, сожмутся, сам не рад будешь.
Впрочем, долго над ним она не стояла: ушла вверх по ручью, а когда вернулась, разрумянившееся лицо и влажные волосы указывали на то, что и она не осталась равнодушна к прелестям холодной воды.
Валерий лежал у ручья на гальке и наслаждался прохладой.
– Вставай, пошли, – строго приказала девочка.
Пленник нехотя поднялся, нехотя поплелся туда, куда указывала Лиина, мысленно злорадствуя, что вот он вроде бы и выполняет то, что велит госпожа, но делает это так, что лучше, как говорится, и не брался бы.
– Быстрее, быстрее, – несколько раз прикрикнула на него Лиина. Он чуть-чуть ускорил шаг, но именно чуть-чуть.
Однако дочь гадалки была не глупее благородного римлянина. Больше Гальбу она не подгоняла, а, как только позволила дорога, ускорила шаги сама.
Теперь он, чтобы не потеряться, вынужден был почти бежать, что очень неудобно делать со связанными руками. Поэтому, когда Лиина, наконец, смилостивилась и заняла свое прежнее место позади него, подгонять юношу ей больше не пришлось.
Солнце почти скрылось за верхушками гор, камни быстро остывали, тени становились гуще и темнее. Легкая туника уже не спасала пленника от наступавшего холода, но самым скверным было то, что девочка сбилась с пути. Она часто теперь сворачивала с тропы, взбиралась вверх по склонам, оглядывала все с высоты. Только когда солнце скрылось за гребнем гор и темнота стала непроглядно глухой, огонек костра указал им нужное направление. Поплутав в полной темноте еще немного, они, наконец, вышли на нужную тропу, которая и привела их к крошечному лагерю.
Один небольшой шатер, пара костров и чуть больше двух десятков воинов расположились вокруг них. Лиину ждали, но встретили неприветливо. Не замечая (а может быть, и не желая замечать) молчаливого неодобрения воинов, Лиина прошла мимо них в шатер.
Валерий хотел последовать за ней, но тяжелая полоса толстой шерстяной ткани запахнулась прямо перед его лицом. Юноша оглянулся, прикидывая: найдется ли для него местечко у костра. Отодвинув ткань, из шатра вышла девочка, бросила ему под ноги свернутую одежду, разрезала ремни на руках и, не сказав ни слова, опять скрылась в шатре.
Валерий растер онемевшие запястья, наклонился, перебирая брошенные вещи: штаны, рубаха с длинными рукавами, плащ – все из грубой шерсти, кожаный пояс с флягой, хлеб, проложенный ломтем простого козьего сыра. Не раздумывая, он натянул поверх римской туники одежду варваров, откусил хлеба, а когда покончил с едой, отхлебнул из фляги.
Теперь можно было не заботиться о том, пустят его к костру или нет. Он был сыт, а грубая, неизящная одежда надежно защищала от ночного холода. Выбрав сбоку от шатра местечко поровнее, Валерий лег, завернулся в плащ и сразу уснул.
Утром, еще до рассвета, его разбудил шум сборов.
В путь тронулись, как только глаза стали различать камни под ногами. Мать Лиины несли в носилках, в другие носилки сложили свернутый шатер. Женщина звала девочку к себе, но та отказалась, предпочитая идти пешком.
Воины шли быстро, торопясь по прохладе дойти до назначенного места, и на отдых остановились только тогда, когда солнце перевалило за полдень, расположившись в роще у озерка.
Варвары поставили носилки в тени большого дерева, почти у самой воды. Лиина тут же забралась к матери и о чем-то шепталась с ней;
Во время пути она вертелась, как веретено, то пристраиваясь к воинам-разведчикам, то отставая и почти теряя маленький отряд из виду, то взбираясь на склон и что-то разглядывая сверху. Казалось, идти спокойно – для нее непосильная работа. Три или четыре раза за время перехода Лиина подходила к носилкам матери, передавала ей несколько веточек или травинок и рассказывала что-то.
Валерий с удивлением обнаружил, что не понимает ни слова из их разговора, а также что и воины, с которыми он нес носилки, понимают не больше него.
Лиина все бегала и кружила. Мать сказала ей что-то неодобрительное. Но и мать, похоже, не могла уговорить дочь идти спокойно. Хотя бы какое-то более или менее продолжительное время.
Сам Валерий вначале пытался запомнить пройденный путь, но вскоре так запутался в однообразии спусков и подъемов, что ему начало казаться, будто их небольшой отряд никуда не идет, а крутится на одном месте.
Дорога и носилки утомили юношу, и на привале, освободившись от ноши и получив свою долю хлеба с сыром, он забрался в густую тень, лег и заснул.
Лиина помогала матери. Вдвоем они наносили на выбеленную бычью шкуру пройденный путь, стараясь не упустить ни единой мелочи. Важно было все: какой крутизны был склон, зарос ли он травой или кустарником, есть ли осыпи и как они ведут себя под ногами.
Дочерью госпожа была довольна. Глаза у той отличались остротой, память – цепкостью, а мелкие проступки (римлянин в лагере стал самой крупной глупостью девочки) с лихвой искупались ее помощью. В планы свои она дочь не посвящала, но даже то, о чем уже знала девочка, намного превосходило осведомленность Урла, Зефара и Авеса вместе взятых.
К тому же Лиина не нуждалась в объяснениях. Мать сказала ей, что карта необходима. А о большем, с точки зрения девочки, не стоило и размышлять. Сам процесс превращения простой кожи в инструмент познания окружающего, более того, в залог будущей победы, увлекал девочку настолько, что заставлял ее не замечать ни палящего зноя, ни усталости.
Наконец на кожу было нанесено все. Сворачивая ее, женщина посоветовала дочери:
– Через два часа жара начнет спадать, и мы продолжим путь. Отдохни немного. Я тоже подремлю.
