– Я вынужден снова запереть вашу каюту. Для вашей безопасности, разумеется.
Люси не проронила ни слова. С таким же успехом он мог обращаться к статуе.
Тогда он небрежно бросил на стол дневник ее матери.
– Я подумал, что это поможет вам скоротать время. Я нашел его в сейфе вашего отца… Но не читал его, – добавил он, понимая, что она ему не поверит.
Люси даже не пошевелилась.
– До свидания, мисс Сноу.
Он вышел и тщательно запер каюту своей пленницы, после чего направился к себе. «Что же, она поверила в то, что я последний негодяй», – с горечью подумал Морис.
Еще долго после того, как Морис ушел, Люси оставалась у окна, безучастно наблюдая, как солнце преображает своим торжествующим светом беспредельное пространство неба и моря.
«Море на рассвете – это торжественное зрелище, Люси. Это величественно, как кафедральный собор», – вспомнила она проникнутый страстью голос Клермонта.
– Лицемер! – с ненавистью прошипела она.
Если море и казалось ему собором, то только потому, что в нем есть алтарь, а она – жертва, которую он готов принести.
Она вздрогнула, когда в поле ее зрения появился баркас. Неужели Морис настолько самонадеян, что рискнул сам отвезти свое послание, замирая от страха, подумала она.
Скрюченные ревматизмом руки старого канонира вращали весла с удивительной силой, посылая баркас наперерез волнам, прямо к «Аргонавту». Вот он повернулся и с веселой улыбкой помахал рукой шхуне. Люси пожалела, что ее нет на палубе среди провожающих.
Когда крохотное суденышко так близко подошло к огромному военному кораблю, что его целиком поглотила черная тень, Люси с тяжелым сердцем отошла от иллюминатора.
Ее взгляд упал на стол, где валялась небрежно брошенная Морисом толстая тетрадь в синем бархатном переплете, из которой выпало несколько страниц. «Конечно, – язвительно подумала она, – лучший способ скоротать время трудно было придумать. Если он нашел этот дневник в сейфе отца, то это могут быть только его старые записи о морских походах или тщательно подклеенные вырезки из газет с лестными для его самолюбия статьями». Она сама удивилась охватившему ее презрению к непреходящему тщеславию отца.
Люси подошла ближе, потрогала бархатную обложку, потянула к себе одну из выпавших страниц. Наверху написана дата – 26 мая 1780 года. Люси сдвинула брови, заинтригованная летящим, явно женским почерком.
– «Я пишу это по-английски, – медленно прочитала она вслух, – чтобы поскорее овладеть этим языком. Я знаю, что это приятно удивит его, а доставлять ему удовольствие стало моим единственным желанием, единственным навязчивым стремлением моего бедного одурманенного сердца».
Странные слова гулко прозвучали в просторной каюте. Раньше Люси посчитала бы их глупой болтовней сентиментальной дурочки. Но теперь, когда ее душа была обожжена страданием, она почувствовала в них искренность, услышала биение пылкого девичьего сердца.
Она снова поднесла страницу к глазам.
«Все кругом твердят, что он – доблестный герой своей страны, воин непревзойденной храбрости. Пусть так, но не это волнует меня, а только его редкие сдержанные улыбки».
Дыхание Люси прервалось, и она без сил опустилась на стул. Какая страшная ирония судьбы в том, что эти строки вполне могли быть написаны ее собственной рукой. Она стала собирать выпавшие листочки дрожащими руками, поняв наконец, что перед ней предстала исповедь женщины. Женщины, которая дала ей жизнь, а потом оставила ее совершенно одинокой лицом к лицу с трудными испытаниями.
Солнце безжалостно вонзало свои отвесные полуденные лучи в палубу «Возмездия», словно хотело сжечь ее. И ни ветерка, который мог бы остудить этот невыносимый жар. Стеклянная поверхность моря, схваченная в плен мертвым штилем, раздражала вконец измученного ожиданием Мориса. Он неустанно расхаживал по палубе, время от времени стирая пот со лба. Его команда молча стояла в стороне, понимая состояние своего капитана.
Когда склянки пробили очередной час, Морис взорвался:
– Нельзя мне было отпускать его одного, черт меня побери! Я должен был сам поехать с ним!
Он вырвал у Кевина подзорную трубу, хотя знал, что Тэм сразу крикнет с топ-мачты, как только появится баркас. Морис никогда не отличался особым терпением, но после предательства Сноу оно стало все чаще изменять ему. Он угрюмо изучал в подзорную трубу невозмутимую гладь моря, разделяющую оба корабля. Ничего! Полнейший штиль, не видно даже ни единого гребешка волн, не то что баркаса!
– Вы дали адмиралу время до заката солнца, сэр, – осторожно напомнил ему стоявший на полубаке Аполло.
Обычно веселое лицо Кевина невозможно было узнать, его зеленоватые глаза потемнели от переживаний.
– Он уступит, держу пари, – как заклинание, твердил он. – У него нет другого выхода, если он хочет получить свою дочь.
«В том-то и дело, – с безысходным отчаянием подумал Морис, опуская подзорную трубу. – А если адмирал уже не хочет этого?» И все же, когда вернется Дигби, ему придется отпустить Люси.
Если Дигби вернется…
Несмотря на страшную жару, Морис почувствовал озноб при мысли о необходимости рискнуть жизнями еще нескольких доверившихся ему людей. Он вернул трубу брату и снова впился взглядом в волны, пытаясь решить в уме загадку, которая мучила его с тех пор, как «Аргонавт» появился в поле их зрения и бросил
