Замаячил образ Кэти, и он позволил ему прорисоваться. Стройное ухоженное тело. Морщинки у глаз – след избирательной кампании. Руки маленькой девочки, летняя загорелая кожа, ясная отполированная улыбка. Она все прекрасно понимала. Какие там тайны. Она видела заголовки; она знала, на что он способен.
Ему почудилось, что она улыбается ему, лежа в темноте. Потом она рывком повернулась на бок. Клубы пара поднялись от ее глазниц.
Чушь, конечно.
Он вернулся в дом, разыскал ключи и поспешил вверх по склону к своему «бьюику».
– Я не пьяный, – сказал Уэйд.
– А никто и не говорит, что пьяный.
– Я в норме.
Рут Расмуссен расстелила на столе виниловую скатерть, разгладила края и поставила перед ним кружку с кофе.
– Большой хороший глоток Мигом вас поправит, вот увидите.
– Да трезвый же я.
Само собой. Пейте, пейте на здоровье.
Рут дотронулась до его плеча и опять повернулась к плите. Эта крупная, ухватистая, грубоватого вида женщина лет пятидесяти пяти не без изящества носила свои тридцать фунтов лишнего веса на бедрах и животе. Черные с серебром волосы ливнем падали ей за спину.
– В общем, успокойтесь, и все, – говорила она. – Ваша жена в полном порядке. Бывает.
– Лодка-то, лодка. Нет ведь ее. Рут досадливо хмыкнула.
– Слышала уже, не надо по двадцать раз повторять. Для чего же лодки, как не чтоб на них плавать. – Она подложила полено в дровяную плиту, отрегулировала дымоход, лязгнула заслонкой. – Наверняка мотор заглох, вот что случилось. Свечи, мало ли что. Ремень лопнул.
Обернулась, посмотрела на его кружку.
– Сахару?
Уэйд покачал головой.
– Так, да не так. Она бы никогда… Нет, я чую неладное.
– Вот увидите, все будет хорошо. Клод с вами поедет, проверит все. Ну-ка до дна, до дна.
Кофе был чуть теплый и горький, отвратительный, но Уэйд покорно выпил и начал новую кружку. Спустя минуту Рут положила перед ним кусок хлеба.
– Недаром ведь говорят, – сказала она, – никогда нельзя думать плохое. Голову на отсечение дам, что просто сдох этот драндулет. Я же миллион раз Клоду говорила: да разорись ты на новый. Думаете, послушался? Как бы не так, У него и цента не допросишься.
Она усмехнулась и села напротив него за стол.
– Тут главное дело – думать хорошее Чего боишься, на то и напорешься. По-другому и не бывает.
Уэйд тупо рассматривал скатерть. У него болела голова. Локти тоже болели, и еще другие места, он не мог даже понять какие.
– Неспокойно мне все-таки. Целый день ее нет. И почти уже целую ночь.
– Ну и что, значит, где-то высадилась на берег. Бывает, бензин кончается, вообще мотор отваливается, да мало ли что может случиться. Случается, и чаще, чем вы думаете. Но за вашу жену беспокоиться нечего, вот уж кто нигде не пропадет. – Рут посахарила ломоть хлеба, подтолкнула к нему. – Ну-ка, большой хороший кусок, чтобы всю дрянь в себя впитал. А там поглядим, что к чему.
– Рут, я не думаю…
– Ешьте.
У него за спиной, где-то в недрах дома, спустили воду в уборной. Через минуту вошел Клод Расмуссен, держа в руках пару рабочих ботинок и вельветовую охотничью куртку. Старик подошел к раковине, прокашлялся, сплюнул мокроту, наклонился, вгляделся в нее. Потом наконец повернулся, посмотрел на Рут.
– Ну как наш славный сенатор?
– Как стеклышко, – ответила она. – Почти что трезвый.
– Без дураков?
– Оживает прямо на глазах.
Старик ухмыльнулся. Ему было под восемьдесят, и моложе он не выглядел, но взгляд у него все еще был ясный, острый. Он сел и принялся зашнуровывать ботинки.
– Передвигаться в состоянии?
– Нет проблем, – отозвался Уэйд.
– Ну еще бы. Горючего полный бак небось залил? – Клод опять ухмыльнулся. – Мы вот как сделаем. Доедем до коттеджа, там чуток потыркаемся. А Рут пару звонков сделает в город. – Они с женой обменялись понимающими взглядами. – Винни Пирсону, в «мини-март», в общем, кого добудишься.
