– Итак, что вы увидели в этом рву?
– В этом рву лежали люди.
– Можете сказать сколько?
– От тридцати пяти до пятидесяти.
– Что они делали?
– На вид все были мертвые.
Там все воняло, особенно этот ров. Повсюду мухи. Они светились в темноте. Это было как не знаю что – как потусторонний мир.[29]
21
О природе потустороннего
Убийство продолжалось четыре часа. Убивали основательно, систематически. Под утренним солнцем – сначала розовым, потом багровым – людей расстреливали, полосовали ножами, насиловали, кололи штыками, рвали на куски гранатами. Трупы лежали кучами. Часов в одиннадцать, когда в третьей роте объявили перекус, рядовой Ричард Тинбилл и Кудесник сели на насыпь, что шла вдоль рисового поля около деревни Тхуангиен. Открывая банку персикового компота, Тинбилл вдруг вскинул голову, прислушался.
– Звук-то, – сказал он. – Слышишь?
Кудесник кивнул. Правда, это был не один звук. Много тысяч звуков.
Помолчали. Потом Тинбилл сказал:
– Ну дела.
Чуть позже:
– А говорили, нет гражданских. Помнишь, говорили ведь. Что гражданских нет никого. – Он доел компот, бросил банку, развернул батончик шоколада. – Они, правда, все коммунисты.
– Может, и так.
– Скольких ты?
– Двоих, – сказал Кудесник.
Тинбилл облизал губы. Он был красивый парень, чистокровный индеец чиппева с быстрыми глазами и мягкими движениями. Несколько секунд он смотрел на свой шоколад.
– Звук-то, приятель.
– Пройдет.
– Хрен тебе, пройдет. Я-то хоть не убил никого.
– Хорошо. Это хорошо.
– Да, ну а… Как же так вышло-то?
– Солнце, – сказал Кудесник.
– Как-как?
– Ешь свой шоколад.
Тинбилл начал что-то еще говорить, потом осекся и прижал к ушам ладони.
– О господи. Все бы сейчас отдал за ушные затычки.
Результаты опросов сначала стали плохими, потом ужасными, потом невозможными, и катастрофа девятого сентября была вполне предсказуема. Около девяти вечера Тони Карбо выключил телевизор.
– Чего еще ждать? – сказал он.
Джон Уэйд подошел к телефону и позвонил Эду Дерки. Это легко было сделать. Никаких переживаний – разве что мимолетная прохладная тень эмоции. В какой-то момент, еще разговаривая, он кивнул Кэти и поднял большой палец,
Через десять минут они спустились на лифте в танцевальный зал отеля, и Джон произнес бодрую речь, поздравляя соперника с победой. Он знал, что его карьера кончена, и все же говорил о политике как о большом человеческом эксперименте. Он поблагодарил Кэти, Тони, всех остальных. Помахал собравшимся и взял Кэти за руку; они поцеловались, сошли с возвышения и поднялись в свой номер. Там разделись, выдернули телефон из розетки, погасили свет, легли в постель и стали вслушиваться в шум машин под окнами.
Через час опять оделись.
Джон сделал несколько звонков и на несколько звонков ответил, потом они заказали в номер поздний ужин. Около полуночи в дверь постучал Тони Карбо. Из-под мышки у него торчала бутылка; пухлое белое лицо было усеяно бусинами пота.
– На посошок, – сказал он.
Он сполоснул два бокала и сел на кровать рядом с Кэти.
– Она настоящий боец, – сказал он Джону. – Люблю твою жену. Нежно-нежно.
