– Поезжайте один, – сказала Кэти. – Становитесь звездой.
– Стану, как же.
– Я серьезно.
Тони повращал глазами.
– Остроумная мысль. Я – в копперфилдовских шмотках. Брючки в обтяжку, полосатый пиджак. Верх элегантности.
– Чушь собачья.
– Что именно?
– Все это не имеет значения.
Он издал отрывистый, чуть ли не злобный звук
– Да уж. Особенно если собственный член не можешь увидеть без перископа – пузо мешает. Мы, тюлени, свое место знаем. И не надо мне сказки рассказывать насчет похудания.
– Не буду.
– А ведь едва с языка не сорвалось.
– Ваша правда, – кивнула она.
– Вот и отлично. Моя правда.
– Так что же?
– Так ничего же.
– Стоп. – Она положила ладонь на его руку – Я была не права. Будем бережней друг с другом. Куда же этот официант пропал?
– Точно. Официант.
– Я была не права.
– Изящная, остроумная Кэтлин.
Целый час потом они всячески старались вернуть это сияние. Теперь ей вспомнились разные любопытные мелочи. Прилипшая к его животу розовая рубашка. Как у него непрерывно двигались руки. Как он все метал и мешал свои коктейли, как его взгляд пробегал по ее лицу и скатывался по плечам куда-то в темное пространство позади нее.
Даже сейчас, когда у нее перед глазами расстилалось плоское серое озеро, она ощущала сквозившую во всех его жестах уязвленность, которую он пытался скрыть под маской циника и шута.
Чудной, странный тип, вновь подумала она.
Повернув немного руль, Кэти выправила курс вдоль воображаемой линейки, тумана уже почти не было. На востоке из-за облачной дымки светило, не грея, бесформенное белое солнце; там и сям среди волн проблескивали пятна металлической синевы. Хоть дождя нет, подумала она. И на том спасибо. Но утро, казалось ей, стало еще холоднее – дерущий, зазубренный озноб, как колючая проволока. Мелькнуло сожаление о рассветном костре. Бросив его, она совершила ошибку. Может быть, грубую ошибку.
Потом она оборвала эту мысль.
Думать о другом.
Какое сегодня число?
Какое-то сентября – двадцатое, что ли. Или двадцать первое. То есть по календарю еще лето. От холода она не умрет. Дурной расклад можно побороть. И она непременно, непременно вернет это сияние. Вернет, как же иначе. И с Джоном тоже. Она ведь любит его всем сердцем, несмотря ни на что, всем сердцем. И всегда любила. Их постоянно окружало это поразительное сияние. В нем они жили, в белом ослепительном свете, он всасывал их в себя и уносил далеко за обычные пределы. Они парили в пространстве. В точности такое чувство. У других отношения могут закиснуть от времени, но только не у них – ведь они отринули закон средних чисел, воспарили над всем, что есть среднего. Выиграть выборы, потом еще одни выборы, а там уж начнется эта прекрасная жизнь, о которой они мечтают и которой заслуживают, – они сделали на это ставку, они поставили на кон даже ребенка у нее в чреве, – но сияние ушло, они бесславно проиграли и продолжают проигрывать дальше.
Ей захотелось вернуть это чувство. Захотелось вновь верить, захотелось просто надеяться и надеяться без конца.
Кэти закрыла ненадолго глаза. Когда открыла опять, увидела впереди, на расстоянии четверти мили, группу четко очерченных островов; озеро разделялось на шесть узких проливов, уходивших сквозь лесные дебри в разные стороны наподобие спиц колеса.
Она проверила направление по солнцу и выбрала пролив, который как будто шел на юг.
Туда, где сиянье, влечет расстоянье.
Тут она позволила себе слегка улыбнуться. Вспомнила, как в тот вечер в Вегасе Тони со всевозможными пьяными подробностями и отступлениями стал ей объяснять, что удачу можно приманить. Нужно только открыться, как окно, и гадать, когда влетит счастье. Потом они поговорили о том, что бывает, когда окно заклинит. Почему бы ей не попытаться освободить окно, сказал Топи, Она пожала плечами и ответила, что попыталась раз, но ничего хорошего не вышло. Хуже некуда, сказала она. Она не назвала имени Хармона и не стала распространяться о том, что произошло в Лун-Пойнте, но объяснила, что в результате заклинило еще сильнее. Неутешительный итог, сказала она. Полный проигрыш. Никакого сияния. Пока Тони слушал, его глаза блуждали где-то далеко, а когда она кончила, он кивнул и сказал: «Смысл, в общем, ясен», а она сказала: «Смысла-то никакого и нет». Она спросила, хочет ли он знать об этом больше. Он ответил – нет, спасибо. Может, знал и без нее. Очень даже вероятно. Но про муки раскаяния он наверняка не знал, так что она ему про них рассказала. Как она потом много месяцев не спала по ночам. В общем, жутко неудачная была попытка освобождения, сказала она, и потом хотелось только одного – сохранить все в тайне; но
