Проклятый металл

закреплять достигнутый успех уже спешили отборные отряды осадившей Нильмару армии.

Увидеться с Высшими Густаву удалось лишь под вечер, когда отпали последние сомнения в скорой капитуляции защитников Нильмары. Небо над городом к этому времени затянула густая пелена дыма, и было не разобрать, поджигают ли дома сами горожане или это солдаты Ланса выкуривают из укрепленных кварталов ополченцев.

Переодевшийся в подсохшую одежду сотник некоторое время наблюдал за перемещениями отрядов, потом плюнул на все и отправился спать. Еще не так давно бурлившая в нем сила оказалась истрачена почти полностью, и ощущение собственной неполноценности ранило куда больней опалившего правый кулак призрачного огня.

Да что там рука! Рука заживет. А вот затопившая сердце тоска грозила перерасти в затяжную депрессию.

Хотелось вновь ощутить мощь струившейся меж пальцев силы, почувствовать себя всемогущим, ни в чем не уступающим Высшим. Да что там не уступающим! Никто из них не выстоял бы против него и пяти минут!

Так вот и получилось, что проспавший до заката Густав проснулся в еще более дурном расположении духа, чем ложился. Правая рука больше не беспокоила, но, глядя на бесстрастные лица Высших, Густаву хотелось ухватить что-нибудь тяжелое и проломить им обоим головы.

– Что значит – в Кельме меня никто не ждет?! – едва сдерживая ругательства, стиснул кулаки темный сотник. – Меня отправили сюда для участия в штурме. Я свое дело сделал. Мне надо вернуться обратно! Слышите? Обратно!

– Тебя там никто не ждет, – пожал плечами Высший в плаще, чьего лица Густав так и не сумел толком разглядеть.

– А сам ты не найдешь дорогу, – предупредил второй – тот, который щеголял в новой шляпе. Не столь широкополой, но зато с золотой пряжкой, украшавшей высокую тулью.

– Путь открыть несложно…

– Но какой смысл?

– Я попытаюсь, – решительно заявил сотник. – Когда вы сможете открыть путь?

– Да прямо сейчас, – фыркнул Высший, недовольный тем, что человек пропустил его предупреждение мимо ушей, и носком сапога прочертил по влажной после дождя глине круг. – Иди…

Густав с опаской встал в центр круга и недоуменно уставился на Высших, но те отвернулись и зашагали прочь. А в следующий миг под ногами сотника провалилась земля, и, с трудом сдержав уже готовый вырваться крик, он ухнул в распахнувшую свои объятия пустоту.

Пустота раскинулась вокруг Густава серой бездной, поманила бессмертием, посулила беспредельное могущество. И он мог бы поддаться, соблазниться предлагаемой в дар вечностью, когда бы не пожиравшая его изнутри ненависть. Именно черное пламя ненависти, питаемое прятавшейся в душе человека тьмой, отпугнуло лишенных материального обличья обитателей серой мглы и развеяло в прах призванные подавить волю смертного чары.

Собрав воедино остававшиеся в нем крупицы силы, Густав заставил их вспыхнуть, подобно огню маяка, и ощутил дрожью пробежавший по телу отклик. Обитавшие в пустоте бесы недовольно зашипели, но человек легко выскользнул из их призрачных объятий и вернулся в нормальный мир.

С трудом перевалившись через невысокий бортик бассейна, сотник плюхнулся на холодные камни брусчатки, с нескрываемым наслаждением обругал двух потерявших от испуга дар речи солдат королевского пехотного полка, и принялся выгребать из волос колючие льдинки.

Одежда вновь промокла до нитки, все тело болело, будто он добирался до Кельма ползком, а сбившееся вечность назад дыхание никак не удавалось успокоить. Но тем не менее Густав Сирлин был просто счастлив. И вовсе не тому, что сумел вырваться из объятий слишком уж гостеприимной пустоты. Нет, в превосходное расположение духа его привел открывавшийся от фонтана вид на замок. Замок, над которым по-прежнему гордо развевались красно-черные знамена Вильгельма Пятого.

– В чьих руках город? – прокашлявшись, спросил Густав у вытянувшихся по стойке смирно солдат и, разогнав в разные стороны плававшие в фонтане льдинки, сполоснул испачканные о брусчатку ладони.

– Город взят, ваша милость…

– А замок?

– Не можем знать, ваша милость, – упер в мостовую древко копья солдат, – нас здесь оставили…

– Ясно.

Откинув с лица мокрые волосы, Густав перевел взгляд на мраморное изваяние посреди фонтана – вставшего на дыбы единорога с отбитым копытом – и вдруг вспомнил, как мальчишкой дрался здесь с другими сорванцами при дележе найденных в воде медяков. И как несколькими годами позже телега с рассаженными по клеткам сыновьями Ульриха Сирлина медленно, очень медленно объезжала площадь, перед тем как выехать на улицу, уходящую к замку.

– Ведьмины отродья! – ревела толпа, швыряя в клетки гнилые яблоки, засохший помет и комья земли. Ни у кого из обывателей Кельма не было причин любить ростовщиков. А уж ростовщиков, обвиненных людьми великого герцога в чернокнижии, и подавно. – Гореть вам в преисподней!

Густав шагнул от фонтана, припоминая, как именно здесь ему рассадило губы пролетевшее меж прутьев клетки яблоко. Он мотнул головой, прогоняя начавшие оживать воспоминания, и решительно зашагал к подножию холма. Но воспоминания не отставали, будто учуявшие добычу гончие, они бежали по пятам и жгли, жгли, жгли душу своими укусами.

На перекрестке переднее колесо телеги попало в выбоину, Густав боднул лбом прутья, и тут же кто-то из бесновавшихся поодаль горожан подскочил и изо всех сил ткнул палкой ему в лицо. Сотник смахнул с рассеченной брови кровь и лишь тогда понял, что это просто текшая с мокрых волос вода.

Он в сердцах выругался и поспешил к замку, не забывая, впрочем, внимательно посматривать по сторонам. И только поэтому вовремя успел заметить полетевшую с крыши черепицу, которая разлетелась на куски, ударившись о прутья клетки, и больно обожгла прикрывавшие лицо руки. Некстати нахлынувшие воспоминания не помешали сотнику резво отскочить в сторону и, задрав голову, уставиться на островерхую крышу. Ветер? Должно быть, так.

Густав Сирлин поежился, на всякий случай положил ладонь на рукоять меча и отправился дальше. Вывороченные из мостовой булыжники со скрежетом отлетели от прутьев решетки, но, наученный горьким опытом, он забился в самый дальний угол клетки. Друзей в этом городе у него больше не осталось. Город превратился в чудовище, жаждущее его крови. И Густав, глотая слезы, поклялся, что непременно его убьет. Убьет Кельм, как убивают взбесившегося пса. Но мало ли какие мечты могут быть у мальчишки десяти лет от роду…

Раздавшийся за углом женский крик темный сотник поначалу принял за причудливую игру вырвавшихся из закоулков памяти кошмаров. Но вскоре крик повторился, и Густав поспешил свернуть на узенькую улочку. Он остановился у огороженного высоким забором трехэтажного особняка, попытался припомнить, кому этот дом принадлежал раньше, а припомнив – улыбнулся. Сегодня определенно был его день.

Когда темный сотник забрался на ограду, мародеры уже собирались отправиться восвояси. Один стаскивал с крыльца заплаканную девицу в порванном платье; второй, не без труда удерживая в каждой руке по меху с вином, пинком отшвырнул с дороги хозяина дома и весело заржал.

Растрепанные волосы, непонятно в чем выпачканные мундиры, легкие кольчуги, пехотные мечи. Нет, эти не из Темной сотни. К тому же, как подозревал Густав, его битые жизнью головорезы свидетелей предпочитали не оставлять…

– Эй! – заметил вдруг присутствие чужака один из мародеров. – Чего уставился? Нам третий не нужен, вали отсюда!

– Кто ваш командир? – Густав перевел взгляд с расквашенной физиономии владельца особняка на беззвучно рыдавшую девицу и спрыгнул во двор.

– А тебе какое дело? – приметив насквозь промокшую одежду сотника, оскалился солдат. – Сказано: вали!

– Мечи на землю, руки за спину, лицом к стене. Быстро!

– Разбежался!