За то, что проповедовал прогиб шей,
Пророк жестоковыйного народа,
Исчерпывает дни в пустынном доме,
Вдвоём быв, что теперь – воспоминанье,
За гневное порока поминанье
Блистательно пирующих в Содоме.
Чудесное не редкостнее смерти.
Воспоминаний жертва то священных,
То тривиальных, за ноздрей прещенных
Зажим публичный предан крути-верти
Над углями в оковах. Бог ли, Случай,
Никто, дай мне чело с звездой двулучей!
К ЧИТАТЕЛЯМ
Пусть другие гордятся написанными страницами,
А я буду хвалиться прочитанными.
Я так и не стану филологом.
Не буду исследовать наклонения, склонения,
Трудную мутацию букв,
Дэ отвердевающее в тэ,
Отождествление гэ и ка,
Но через всю жизнь пронесу одержимость языкознанием.
Ночи мои были заполнены Вергилием.
Знать, а потом забыть латынь, тоже обретение, потому что забвение – это форма памяти, её смутное подземелье, вторая секретная сторона монеты.
Когда напрасные любимые явленья
Исчезли насовсем из моих глаз, лица и страницы, я начал изучать металлозвонный язык, которым прославляли предки мечи и одиночества.
Сейчас, спустя шесть столетий после Последней Тхулы,
До меня доходит твой голос, Снорри Стурлусон.
Юноше перед книгой приличествует дисциплина, образующая верное знание.
В мои года подобное начинание – авантюра, граничащая с ночью.
Я никогда не расшифрую древние языки Севера,
Не погружу алчные руки в золото Сигурда,
Дело, за которое я взялся, необъятно
И мне его хватит до конца дней, не менее таинственное, чем этот мир и чем я, подмастерье.
ВЕЩИ
Трость, монеты, цепочка, замок, что податлив,
Черновик, я который уже не прочту,
Карт колода, доска, помнящая ночь ту,
Книга, скрипка, цвет чей пуще кофе гадатлив,
Вечеров монумент, эдакий букводатлив,
Чьей услуги я вновь вот и не предпочту,
Потому что скажу лучше стенам речь ту,
Ну а к скифскому зелью больной митридатлив.
Пурпур зеркала западного, чья заря
Иллюзорна, напильник, гвоздь, рюмка. Как слуги
Молчаливые вещи свои нам услуги
Предлагают, порой даже очень не зря.
Вещи переживут человека, не зная,
Что мы есть. Жизнь у них совершенно иная.
ОДИССЕЯ, КНИГА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Железный меч уже исполнил мести
Нелёгкий долг, ну а стрела с копьём
Меча труд довершили. Вместе бьём
Развратного и радуемся вместе.
Под звон тетивы поражён на месте
Жених последний Пенелопы. Пьём
Вино Итаки – пусть хмур окоём
И Арес гневен: нет за месть отмести!
Привыкшая к одру не для двоих,
Царица на плече спит мужа (их
Любовь сильней разлук), сраму не имя.
Кто человек, который обошёл
Вселенную как пёс, а дом нашёл,
'Никто', ещё солгавший, моё имя?
ЧИТАЮЩЕМУ
Невозмутимым будь. Разве две даты
Судьбы твоей, о достоверность праха,
Тебе да не даны, чтобы без страха
Смотреть ей в очи, в небо как солдаты?
'И дважды можно (дерзок как всегда ты!)
В одну и ту же реку под хор аха
И оха хор войти. Как? А прибраха
К себе – разве не я? Оба брадаты!'
Эпохи сны теперь другие тоже -
