- За двумя зайцами погонишься - получишь по морде от обоих, - важно изрек он, и я засмеялся. Рам надул щеки и манерно квакнул, как жаба-гомосексуалист на первом свидании. Я так и покатился со стула.
- Полегчало? - спросил он, улыбась во весь рот.
- Угу.
- Ладно. Итак, ты относишься к своему приключению смертельно серьезно?
- Что-то вроде.
- Молодец. И как, получается?
- Еще бы!
- И теперь, если жена даст тебе от ворот поворот, ты сломя голову побежишь к Таре?
- Наверное, - я задумался.
- Знаешь, это как в американском фильме: герой прыгает из одной машины в другую на полном ходу. Нет времени подумать, оценить ситуацию. Но там хоть понятно - стреляют. А вообще каскадерам за трюки хорошо платят.
- К чему ты клонишь?
- Да ни к чему. У тебя нет пространства для маневра. Или - или. Одна постель ничем не лучше другой, если разобраться, но где здесь твое место?
- Не понимаю.
- Прекрасно. Возьми поединок на ножах - ты как раз его наблюдал. У каждого из соперников было пространство для маневра, и оно было равным. В схватке идет борьба за пространство: если твое больше - побеждаешь ты, и наоборот. У Халида и Джамшеда пространство было равным - на то они и мастера. Никто не мог бы победить. Теперь вспомни ваш поединок с Тарой. Извини, но я издали наблюдал его.
Ты был занят атакой, а Тара - своим пространством. Она управляла ситуацией, ты
- нет.
- Почему?
- Потому что был озабочен процессом. Так и сейчас - ты думаешь, с кем тебе жить, с кем - спать, а своего пространства у тебя нет. Ты не создал пространства, твои партнеры не чувствуют его, а потому управляют ситуацией за тебя. Ну что ты можешь сказать жене, если она выставит тебя за дверь, и правильно сделает? 'Извини, милая?' Рам был прав. И жена, и Тара были сильными женщинами; они, каждая по-своему, увлекали меня, и я становился частью их жизни, их интересов.
- Тара - не просто твоя любовница. Когда-то я сделал ее своим 'юм' знаешь, что это такое?
- Не знаю, - мне не понравились слова Рама.
- Женская ипостась Мастера в тибетской традиции. Она - это я в женском облике.
А я - это она. Юм Падмасамбхавы - ... - написала его биографию 'намтхар', и унаследовала все мастерство. Я веду к тому, что Тара - воин, Мастер. Ей наплевать на твое пространство: если ты не сопротивляешься, она покоряет тебя, прокатывается, как бульдозер. И идет дальше.
- Но это же бесчеловечно!
- Ничуть не бывало! Ветер не заботится о том, что на каком-нибудь деревце оторвет слабый листок. Раз оторвался - значит, не нужен. Прекрасный урок для тебя.
- Но что же мне делать? - воскликнул я, не в силах переварить сказанное.
- Не жди от меня конкретных советов, - холодно сказал Рам. - На пути Искусства не учат жить. Как побеждает в схватке истинный мастер ножа? Бой это состязание двух ритмов: твоего и соперника. Ритм мастера совпадает с ритмом Вселенной, ритм профана - его собственный. К ритму Вселенной невозможно подстроиться - профан теряется и гибнет. Ты же стремишься подстроиться под ритм соперника и потому жив, но это ЕГО ритм, и он управляет ситуацией.
- Как же мне найти свой ритм? Или ритм Вселенной?
- Ну-у, - улыбнулся Рам, - до ритма Вселенной тебе далеко. Что же до твоего ритма - разреши себе почувствовать его, найди его в своем сердце.
- Change your mind? - проговорил я и почувствовал надежду.
- Вот именно, - Рам захохотал и снова скроил жабью физиономию. - Смени свой ум!
ГЛАВА 8. ПОЕДИНОК Я поселился у друга, ничего не сказав жене; ничего не сказал я и Таре. Позвонив Свами, я сообщил, что ухожу из 'Дома Чая' и извинился. Рам благословил меня:
- Оставайся господином своих решений. На пути Искусства это - главное.
Друг не задавал лишних вопросов. Он был молчаливым флегматичным программистом, и компьютер занимал его больше, чем все остальное в этом мире. Несколько раз я рассказывал ему об Искусстве, о пути Ножа и о том, как я отказался от этого пути.
- Кстати, о ножах, - однажды заметил он. - У меня тут валяется отличная 'выкидуха'. Зэковская работа. Если хочешь - возьми.
Его предложение не было лишено оснований. Я по-прежнему допоздна работал в газете, и возвращаться домой приходилось темными, опасными переулками.
- Покажи, - поразмыслив, попросил я.
Что это был за нож! Не думаю, что над ним трудилось доброе существо, но существо это было исполнено мастерства и вдохновения - мрачного вдохновения. Нож был тяжелым, с массивной, отделанной рельефной гравировкой, рукояткой. Она словно сама просилась в руку, и большой палец ложился в аккурат на кнопку. Сверкающее хищное лезвие было чуть изогнуто в конце; сверху донизу проходил желобок - 'для стока крови', пояснил друг. Я держал в руке орудие убийства, 'пронзания живой плоти', как сказал однажды Халид.
- Ты сам его почему не носишь? - спросил я, удивляясь подарку.
- Не нравится он мне, - поморщился друг. - Да и зачем - я целый день дома сижу.
- А мне почему предложил?
Друг пожал плечами.
- Не знаю. Пригодится, - и больше я не смог вытянуть из него ни слова.
Поначалу я опасался брать нож с собой, но затем, едва увернувшись от одной разбитной компании, уверенно положил в карман куртки. 'Пусть будет, решил я.
- Так оно надежнее'.
Этот нож пугал меня. Я чувствовал в нем живую, злобную силу, которая предательски согревала ладонь. Одна мысль о том, что нож имеет свою миссию и исподволь подталкивает меня к ее исполнению, наполняла сердце холодом. Я слишком явно слышал ЗОВ, сродни тому, который почувствовал когда-то в цветущей долине бардо. Через некоторое время зов утих, вернее, я перестал ощущать его, занявшись другими делами.
Я раздумывал, что делать со своей жизнью. Тара привлекала и отталкивала одновременно, как бездна, в которую хочется прыгнуть без оглядки; жену я просто любил - тепло, по-домашнему, как любят плюшевого мишку или старые, навевающие воспоминания тапочки. Как быть? Я спрашивал совета у друга, но тот пожимал плечами. Пространство... Как сформировать это пространство? Я вспоминал, до чего хорошо и покойно было с Халидом, как уверенно вел он меня своими тропами - теперь, столкнувшись с реальной проблемой, я любил его трепетно и нежно.
Я остался один - один на всем белом свете со своими неразрешимыми вопросами. Я остался один - и вдруг вспомнил... Мы тогда практиковали 'врастание'.
- Ты приходишь в этот мир один и уходишь один, - говорил Халид. - Никто не составит тебе компанию в могилу. Почему ты так боишься одиночества? Посмотри вокруг: люди пользуются другими, как инвалиды - костылями и думают, что это и есть любовь, забота. Отбрось костыли - и человек упадет, потому что никто не научил его стоять на своих двоих! И эти несчастные требуют от своих костылей исправной службы, а отказ считают подлостью, предательством. Вот ты, например,
- ты ушел из дому, и твоя мама почувствовала, что ее жизнь кончена, не так ли?
Она убеждена, что отдала тебе все: любовь, нежность, заботу, а ты наплевал на нее. Да, она отдала все лучшее - тебе, а теперь хочет, чтобы ты был ею - той, которой она когда-то не стала. Нет тебя - нет ее! Вот в чем весь фокус.
Этот фрагмент всплыл в памяти совершенно неожиданно. Боже, сколько же я забыл! И снова вспомнился Халид - неизвестный Халид:
