цирюльники, которым пришлось вести долгую войну за признание их ремесел частью медицинской профессии (первым признанным стал знаменитый Амбруаз Паре, основоположник военно-полевой хирургии).
В реестре сохранилось собственноручное письменное заявление будущего предсказателя: Мишель де Нотрдам, родом из Прованса, из города Сен-Реми Авиньонской епархии, прибыл для обучения в университет Монпелье, чей устав он клянется соблюдать. Он оплатил регистрационный сбор и избрал Антуана Ромье своим руководителем. Все это случилось 23 октября 1529 года.[31] Через месяц, 23 ноября, в университете Монпелье произошло важное событие. Было принято решение о сооружении анатомического театра – каменного стола для вскрытия и препарирования, каменной же кафедры для профессора и скамеек для студентов. «Официальные» анатомирования были редким событием и, как правило, производились публично. Помимо студентов, на них присутствовали любопытствующие представители дворянского сословия и местной буржуазии, в том числе и женщины (вскрывались чаще всего мужские трупы). В числе зрителей встречались даже монахи и священники. Жажда знаний была распространена во всех образованных слоях общества, и малоаппетитное зрелище собирало не меньше публики, чем ныне показ модной одежды. Само вскрытие осуществлял ремесленник-хирург, орудуя скальпелем согласно распоряжениям преподавателя.
Обычно для анатомических опытов служили тела казненных. Медики получали также тела самоубийц и неопознанных лиц (как правило, утопленников), но подобные «бесхозные» трупы, как уже отмечалось, были большой редкостью. В этих условиях студенты шли на преступление, всеми правдами и неправдами добывая мертвые тела для своего образования. Смелые школяры отбивали с оружием в руках трупы висельников и даже раскапывали могилы на кладбищах, как это делал Андреас Везалий, основоположник научной анатомии, также учившийся в Монпелье.
Уже упомянутый студент из Базеля Феликс Платтер, слушавший лекции в Монпелье с 1552 по 1556 год, оставил нам живописный рассказ о своей студенческой жизни. Он подробно повествует о ночных предприятиях, в ходе которых он с товарищами выкапывал свежепохороненные тела на кладбище монастыря Сен-Дени за городом. Легко представить себе молодого Нострадамуса, подкупившего палача и пришедшего в компании нескольких однокашников, чтобы снять с виселицы тело приговоренного и в рассветном тумане повысить свой уровень анатомической грамотности…
Мы ничего не знаем о четырех годах учебы будущего пророка в Монпелье. Можно лишь предположить, что летом 1530 года он стал лиценциатом, а двумя годами позже получил звание доктора. Между получением степеней бакалавра и лиценциата проходило минимум два года. Столько же требовалось лиценциату, чтобы получить докторскую степень. В общей сложности полное медицинское образование занимало самое меньшее пять лет; обычно же на него требовалось семь. Бакалавр медицины мог претендовать на лиценциат и докторскую степень лишь только проведя курс публичных лекций. Кандидат в лиценциаты должен был подтвердить пять лет медицинских занятий (учебный год считался равным 8 месяцам), если к началу обучения он уже являлся магистром искусств.
Чтобы стать лиценциатом медицины, Мишель в присутствии своих товарищей, других студентов- медиков, должен был прочитать три предварительных курса, состоящих из комментариев к классическим медицинским текстам. В течение трех месяцев с первого понедельника после Пасхи и до дня Ивана Купалы, Мишель каждую среду читал лекции по текстам, выбранным деканом. Затем он был допущен до экзаменов на степень лиценциата. Они состояли из четырех испытаний
Четыре экзамена занимали примерно неделю. Будущий лиценциат выплачивал, как это полагалось, некоторую денежную сумму каждому из своих экзаменаторов, и, кроме того, выставлял им добрую бутыль белого вина (оно считалось более благородным, чем красное). Понятно, что поскупившиеся вряд ли могли рассчитывать на благоприятный результат. Наконец, через неделю после финального экзамена, кандидат должен был пройти через то, что называлось «строгими пунктами» – вопросы о точных фрагментах медицинских текстов. Студент получал день на то, чтобы проконсультироваться с книгами, предоставленными в его распоряжение деканом. На следующий день после полудня, в часовне Сен-Мишель церкви Нотрдам-де-Табль, он держал ответ в присутствии одних только профессоров. В день дискуссии по «строгим пунктам» Мишель также должен был выдать определенную денежную сумму каждому профессору, а затем устроить пир для всего факультета. Кормить и поить экзаменаторов, чтобы смягчить их суровые сердца, было в обыкновении того времени; этот обычай дошел и до вузов наших дней как пережиток седой старины. Таким образом, высшее образование стоило не только времени, но и денег. Отец Нострадамуса, материально поддерживавший сына все эти годы, особо отметил это в своем завещании.
Пройдя все экзамены, через неделю кандидат направлялся в епископский дворец, чтобы получить лиценциатское свидетельство из рук епископа Маглонского, хранителя привилегий медицинской школы, в присутствии профессоров, делегированных факультетом. По прошествии необходимых двух лет новоявленному лиценциату разрешалось пройти экзамены на докторскую степень – назывались они
Нострадамус успешно сдал экзамены летом 1532 года. С этого момента он уже мог называть себя доктором медицины. Ему оставалось только пройти пышную многолюдную церемонию по случаю присуждения высшей ученой степени, совершаемую в приходе Сен-Фирмен. Там Мишелю де Нотрдаму вручили знаки докторской степени: четырехугольную шапочку черного сукна с верхушкой темно-красного шелка, золотое кольцо, расшитый золотом пояс и горностаевую пелерину. После торжественного вручения ему книги Гиппократа молодой доктор произнес врачебную клятву. После этой утомительной, но радостной церемонии он по обычаю отпраздновал свой выпуск с учителями и товарищами по учебе в лучшей таверне Монпелье.
В рассказе о медицинском обучении Нострадамуса мы неоднократно упоминали имя Франсуа Рабле. В сентябре 1530 года будущий автор «Гаргантюа и Пантагрюэля» записался на факультет медицины университета Монпелье. Молодые люди, бесспорно, были хорошо знакомы уже в тот период, но характер их отношений до сих пор остается неясным. Мы не знаем точно, каким было мировоззрение обоих медиков в тот период, и не можем определить степень их влияния друг на друга. Неизвестно, как часто во время жарких дискуссий друзья прибегали к помощи воспетого Рабле «оракула Божественной Бутылки».
Тем же 1533 годом датировано первое дошедшее до наших дней произведение Нострадамуса – «Парафраза (перевод) Галенова увещевания Менодота в изучении изящных искусств, а также медицины». Этот небольшой по объему греческий текст приписывался Клавдию Галену, общепризнанному авторитету старой европейской медицины. Эразм Роттердамский перевел его в свое время на латынь; Нострадамус, в свою очередь, сделал французский перевод. Сам Нотрдам сообщил в предисловии, что в работе он опирался на труды гуманистов, а также на советы своего брата и «известнейшего человека» Жана де Нотрдама, будущего автора «Жизнеописаний провансальских трубадуров». Судя по всему, «Увещевание» было основной темой докторской диссертации Нотрдама; в предисловии автор хвалит врачей из университета Монпелье, «людей весьма ученых».
С получением докторской степени была завершена целая глава жизни Нотрдама. Учение закончилось – начиналась взрослая жизнь практикующего врача. Мишель покинул Монпелье, и ему предстояло найти себе место для работы. Он возобновил кочевую жизнь. Путь его лежал в края, которые он знал не понаслышке – в долину Гаронны. О жизни Нотрдама с 1533 по 1539 год нам известно немного. Все биографы предсказателя, начиная с Жана-Эме де Шавиньи, описывают этот период очень кратко. Сам Нострадамус ограничился замечанием, что вел практику в основном в окрестностях Ажена и в самом этом городе.
Сообщается, что однажды, во время пребывания Нотрдама в Тулузе, молодой врач получил письмо от Жюля Сезара Скалигера, известного французского филолога, критика, поэта и врача итальянского происхождения. Скалигер, наслышанный о Нотрдаме как о молодом, но весьма способном медике, пригласил его в гости в Ажен, город неподалеку от Тулузы, где сам он проживал уже пять лет. Конечно, Скалигер в то время был фигурой намного более известной, чем Нотрдам. В свои неполные 50 лет он прославился на всю Европу резкой критикой Эразма Роттердамского и его латинского перевода Нового Завета (в 1536 году, после смерти Эразма, Скалигер взял свои резкие выпады назад и посвятил памяти гуманиста волнующую элегию,
