Дзимбо осторожно наложил на рану мазь из целебных трав, а потом плотно перетянул торс Сохаку шелковым бинтом. Внешнее кровотечение остановилось. А внутреннее теперь остановит лишь смерть.
Ёси помог Сохаку надеть новый доспех и осторожно зашнуровал его. Теперь торс, живот и бедра настоятеля были закрыты пластинами из железа, лакированного дерева и кожи. Сохаку взял шлем, но отказался от стального воротника, закрывающего шею, и лакированной маски для лица.
– Преподобный настоятель, – сказал Ёси, – так вам могут отрубить голову.
– Как по-твоему, кто идет по нашему следу?
– Несомненно, господин Сигеру, – ответил Ёси.
– Если б я пребывал в наилучшей форме, если бы ветер и освещение были выгодны для меня, а все боги – благосклонны, мог бы я его одолеть?
– При всех этих условиях – не исключено.
– Ас нынешними моими ранами какие у меня шансы?
– Никаких, преподобный настоятель.
– Вот именно. Потому я лучше предоставлю Сигеру возможность нанести чистый удар.
– Стой или иди, исход один – смерть, – сказал Дзимбо. – Лучше останьтесь и умрите спокойно.
– В конце все мои долги слились в один. Долг перед князем Гэндзи. Долг перед моими предками. Долг перед самим собой. Ответ один – смерть в бою.
Сохаку согнул ногу под тем углом, который понадобился бы для верховой езды, и Ёси перебинтовал ее кожаными полосами. Потом он подвел лошадь Сохаку и помог настоятелю взобраться в седло.
– Как же вышло, что вы выступили против князя Гэндзи? – поинтересовался Дзимбо.
– Его мнимые пророчества погибельны для клана. Я хотел ниспровергнуть его и тем самым спасти клан. Я потерпел неудачу. Теперь я должен извиниться.
Дзимбо промолчал.
Сохаку улыбнулся:
– Ты думаешь о том, что в таких случаях обычно совершают ритуальное самоубийство? Это верно. Но данный случай требует схватки. Куда приятнее убить мятежника, чем обнаружить, что он убил себя сам. Искренность извинения требует, дабы я поступил наилучшим образом для тех, перед кем я извиняюсь.
– Понимаю, – сказал Дзимбо, – но согласиться с этим не могу. Если уж вам надлежит умереть, лучше сделать это, не прибегая к насилию. Тогда вы не добавите лишнего груза к вашей карме.
– Ты ошибаешься, Дзимбо. Именно моя карма требует боя. – Сохаку поклонился и скривился – видимо, даже такое незначительное движение причиняло ему боль. – Помяни меня перед своим Богом или Буддой, когда придешь к нему. Если, конечно, он существует.
– А почему ты уходишь для медитации в горы? – спросила Кими. – Я думала, у тебя для этого есть специальная хижина.
– Дзимбо! – улыбаясь во весь рот, заявил Горо.
– Иногда мне нужно побыть вдали от всех и от всего, – объяснил Дзимбо.
– Ты уходишь надолго?
– Дзимбо, Дзимбо, Дзимбо!
– Нет, ненадолго.
– Тогда мы подождем тебя здесь.
– Твои родители будут скучать по тебе.
Кими рассмеялась.
– Глупый! У моих родителей одиннадцать детей!
– Тогда я увижу тебя, когда вернусь, – сказал Дзимбо. Он поклонился, сложив руки в гассё. Кими повторила его движение.
– Дзимбо, Дзимбо, Дзимбо! – сказал Горо.
Горная хижина, в которой Дзимбо предавался одиноким медитациям, была скорее намеком на строение, чем настоящим домом. Она была сооружена из связанных вместе ветвей. Крыша над головой почти не закрывала неба, стены не мешали видеть окружающие деревья, и от ветра с непогодой хижина практически не защищала. Ее соорудил старый настоятель Дзэндэн. Она очень походила на его изображения гор, животных и людей, исполненные одним движением кисти. Недосказанное говорило о предмете куда больше, чем высказанное.
Слова Сохаку тяжким грузом легли на душу Дзимбо.
«Именно моя карма требует боя», – сказал настоятель.
Не такой ли была и карма самого Дзимбо?
Он стал совсем другим человеком. В этом не могло быть ни малейших сомнений. Но действительно ли он полностью освободился от прошлого? Действительно ли он, как полагал, избавился от всякого себялюбия? Неужто им двигало лишь стремление привести Старка к освобождению от страданий? А вдруг это коварный, едва уловимый самообман, который еще крепче привязывает его к иллюзиям?
Дыхание Дзимбо становилось все более глубоким. Вскоре вдохи и выдохи сделались незаметны, а содержание разума и содержание окружающего мира перестали различаться. Он вошел в безбрежную пустоту в тот самый миг, когда она вошла в него.
