Старая Абигайль, нянчившая Крейг с раннего детства, приготовила для Лайзы ванную, о которой та больше всего мечтала. Погрузившись по шею в горячую ароматную воду, девушка на некоторое время забыла, что с ней произошло нечто совершенно отвратительное.
Пока она, завернутая в большое мягкое полотенце, сушила волосы, Абигайль, вылив воду, вернулась с оловянной кружкой.
– Мисс Лайза, выпейте всю эту порцию, – уверенно заявила она, – и вы наверняка будете спасены.
– А что это? – принюхиваясь, спросила Лайза, потому что ей не очень понравился запах «порции».
– Это, мисс Лайза, отвар из корней крокусов и других нужных растений, пахнет не очень хорошо и на вкус не особо приятный, вас может слегка тошнить от него, но он сделает свое дело.
Лайза с отвращением влила в себя чашку отвара и немного успокоилась. Конечно, такая гадость должна быть эффективной. В течение ночи ее не только тошнило, а выворачивало наизнанку, но даже изнуренная рвотой, она убеждала себя, что все будет в порядке, лекарство подействует. Закончился последний приступ рвоты, девушка прополоскала рот свежей водой из кувшина и заснула.
Через пять дней после этого Лайза уехала из Грин-Гейтс в Холланд-Хауз и едва успела переступить порог, как получила письмо от Крейг.
31 июля 1776 года.
Дорогая Лиззи!
Скучаю по тебе больше, чем можно выразить словами. Пожалуйста, напиши как можно быстрее, как твои дела.
Думаю, тебе будет интересно узнать, что лейтенант Генри Форбс заходил ко мне как раз в день твоего отъезда. Очень извинялся за свой поступок, который назвал «неинтеллигентным поведением», и великодушно признал, что я обошлась с ним так, как он того заслуживал.
Судя по замечаниям о его друге Дж. X., думаю, ты можешь быть спокойна: если он не поделился с другом, который был с ним в этот ужасный день, то маловероятно, что рассказал об этом кому-нибудь другому. Таким образом, о случившемся никто никогда не узнает. Оба они возвращаются в свой полк, находящийся где-то в Нью-Йорке… в Стейтен-Айленд, он упоминал об этом.
Лейтенант Форбс предупредил, что война становится более опасной – приобретает красный оттенок, заметила я злорадно – и в целях безопасности мне лучше оставаться дома: мой способ самозащиты не окажется эффективным с большой группой военных, в особенности с наемниками короля Георга.
Я не только последую его совету, но и передам его другим.
Умоляю, напиши мне тотчас же, как у тебя появятся хорошие новости.
Твоя искренняя и заботливая подруга,
Крейг С. Дж.
10 сентября 1776 года.
Дорогая бабушка!
Умоляю, пришли письмо с просьбой приехать к тебе, но чтобы в семье не догадались, что делаешь это по моей просьбе.
Дело очень срочное, поэтому прошу тебя использовать любой придуманный предлог.
Твоя любящая внучка,
Лайза Ван Гулик.
18 сентября 1776 года.
Дорогие Кэтрин и Джорис!
В последнее время чувствую себя довольно плохо, хотя надеюсь, что ничего серьезного нет – в моем возрасте обычное дело: тело ноет, кости болят, но мне было бы легче все это переносить в обществе Лайзы. Если можете, отпустите ее ко мне на несколько месяцев.
Уверяю вас, всегда буду держать ее при себе. Что касается народного ополчения и действующей армии, то среди них есть немало прекрасных людей. Так как она не может остановить свой выбор ни на ком у себя дома, возможно, здесь найдет кого-либо по своему вкусу.
Нет необходимости напоминать, что ей уже за восемнадцать. В этом возрасте девушке следует искать себе мужа.
Так или иначе, очень нуждаюсь в ободряющем присутствии моей дорогой внучки.
Ваша преданная мать,
Селестина Мари Микэ.
Лайза приехала в Грейс-Холл в ясный осенний день в конце сентября. Ее сундук внесли наверх в комнату, которую она обычно занимала, служанка сняла с нее плащ, а экономка принесла в гостиную поднос с чаем.
Оставшись вдвоем с внучкой, придвинувшись поближе к теплу камина, бабушка Микэ проницательным взглядом посмотрела на нее.
– Итак, дитя, – спросила она, как обычно, напрямик, – в какую беду ты попала на этот раз?
– В такую же, как и раньше, но на этот раз боюсь, что…
– Талия у тебя тонкая, как всегда, – бесцеремонно осмотрела ее бабушка, – но, очевидно, в этот раз не
