помнилось; она снова задрожала и закрыла глаза. Влажное горячее прикосновение погружало ее в бездну ощущений, которые и теперь заставляли ее ноздри трепетать, а дыхание – замирать в груди.
«Я хочу тебя», – сказал он незнакомым грудным голосом, совсем не похожим на голос того Джона Тиллмэна, которого она знала. Мягкий, трудолюбивый фермер, посвятивший всю свою жизнь работе и воспитанию осиротевших детей брата, в этот момент превратился совсем в другого человека. Его руки все крепче охватывали ее плечи, желая заключить в объятия. Нежный, улыбающийся взгляд, с которым он наблюдал за ней, пока она распаковывала подарки, сменился пугающей гримасой; прищурившись, он следил за ее лицом, а затем властно захватил ее рот своими губами.
Со странными словами он крепко прижал ее к себе. Только приглушенные протесты, вырывавшиеся из ее горла, еще как-то говорили о желании высвободиться из его рук. Ее попытки обрести свободу вызвали только более настойчивые объятия, а открывшийся, было, рот лишь позволил его языку совершить вторжение… Она вновь пережила это мгновение. А затем покраснела в темноте, вспомнив неуверенный ответ своих губ на столь неожиданное проникновение.
Она не могла предвидеть сладостной дрожи, переполнившей ее девственное тело, и не была готова к волне чувств, которые поднялись в ней в ответ на его атаку.
Он сказал, что хочет ее, и каким-то примитивным чувством, просыпавшимся в ней, она ощущала свой ответ на его признание. Может быть, мисс Эгги была права… может быть, поцелуи могут способствовать появлению ребенка в глубинах ее тела. С этой мыслью она положила руки с широко расставленными пальцами себе на живот.
Лотти глубоко вздохнула, и ее глаза сами собой закрылись, защищаясь от пляшущего в печи огня. Джон подбросил в печь огромное полено, чтобы удержать в доме тепло на всю ночь, обещавшую быть холодной и ясной. Он был непривычно молчалив весь вечер. Поглощая ужин с обычным аппетитом, ограничивался лишь односложными ответами на вопросы детей, словно обдумывая что-то непростое и значительное.
Джон лег спать на сеновале, защищаясь от холода плотной периной. Лотти, свернувшись у себя в кровати под старым покрывалом Сары, размышляла, заснул ли он. Он сказал, что по окончании работы идти к себе домой слишком поздно.
– Я вполне могу переночевать в сарае, Лотти, – сказал он, когда она села перед огнем, натянув на колени старое воскресное платье Сисси. Оно было разжаловано в ежедневную одежду, после того как ее новое платье заняло почетное место на крючке в мансарде.
– Хорошо, – тихо ответила она, бросив мимолетный взгляд на его хмурое лицо.
Джон откашлялся и пододвинул свой стул чуть ближе к ней.
– Я, очевидно, расчищу завтра в сарае несколько стойл для моих лошадей, – небрежно бросил он, положив ногу на ногу и протягивая ступни к огню.
– Да? – Ее удивление было понятно.
Он взглянул на девушку, и ее глаза поймали отблеск того волнующего, странного чувства, название которого было ей неизвестно.
– Думаю зазимовать здесь, – осторожно сказал он. – Надо бы перевести сюда моих ослиц. – Небрежно зевнув, он вышел, унося перину под мышкой.
Лотти обдумывала события прошедшего вечера, и веки ее постепенно становились все тяжелее. Что он имел в виду? Как это он рассчитывает «зазимовать здесь»? Конечно, он замерзнет в сарае во время морозов, которые сулила зима. Она глубоко вздохнула, чувствуя себя выбитой из колеи неожиданным заявлением и не имея больше сил думать о нем. Ее ресницы смыкались, а дыхание становилось все более сонным.
– Спрошу завтра, – прошептала она, погружаясь в долгожданный сон.
Джон вошел в дверь, поеживаясь от холода раннего утра, и встал перед очагом, вытягивая руки над огнем, теплом заполнявшим комнату.
– Не хочу быть скинутым сегодня со стула, – сказал он, обратив долгий взгляд в сторону Лотти, когда она подняла голову и отвлеклась от резки бекона. Он вытянул вперед длинные пальцы и широко улыбнулся. – Холодные руки плохо действуют на корову, – с серьезным видом добавил он, с трудом сдерживая смех в ответ на недоуменный взгляд Лотти.
Пока она порхала от плиты к столу, он внимательно наблюдал за ней, любуясь ее сноровистыми движениями. Его глаза задержались на новых изящных ботинках, которые она надела, и улыбка стала еще шире.
– Нравятся тебе ботинки, Лотти? – мягко спросил он.
Она быстро обернулась к нему, улыбнувшись в ответ.
– Я уже поблагодарила за них, – бойко сказала она.
– Ммм… да, поблагодарила, – согласился он, вспомнив целомудренный поцелуй, которым она его наградила. – Но второй поцелуй был гораздо приятнее.
Она быстро поджала губы и посмотрела на него широко распахнутыми глазами.
– Я никогда… ты ведь знаешь, что… – Она запнулась, с трудом подбирая слова. Джон наверняка должен понимать, что она не очень-то привыкла к таким поцелуям, думала Лотти, покрываясь румянцем смущения при воспоминании о прикосновении его губ.
– Нам надо поговорить кое о чем, Лотти, – резко сказал он, неожиданно изменяя своей беспечной манере разговора. Он опустил руку в карман и извлек оттуда помятый конверт, из которого вынул лист бумаги. – Я получил это вчера на почте и прочел ночью в сарае. – Он замолк, разворачивая лист. – Это от родни Сары. – Понизив голос, он бросил взгляд в сторону мансарды, откуда раздавались приглушенные звуки пробуждения, свидетельствующие о скором появлении проголодавшихся детей.
– Что здесь написано? Чего они хотят? – спросила Лотти, вытирая руки о фартук. По ее лицу пробежала тень беспокойства.
Он говорил почти шепотом:
– Они пишут, что собираются приехать и забрать детей. Они думают, что Томасу будет лучше в Сент-
