— Ну что, взглянем на квартирку?
— О'кей… Где-то здесь у меня были ключи. — Он открыл шкаф, достал ключ и кивком показал мне на дверь. — Но, честно говоря, мне это не нравится.
Мне тоже это не нравилось, но я поднялся вслед за ним на третий этаж, где находилась комната Терье Хаммерстена.
48
На третьем этаже мы остановились перед дверью, которая была огорожена предупреждающей полицейской лентой. Но замок не был опечатан, поэтому Ханс просто перегнулся через ленту, вставил ключ, осталось его только повернуть, нажать на ручку и толкнуть дверь внутрь — и у нас было два стоячих места, откуда можно было поглазеть на сцену недавней драмы.
Дверь, отделявшая маленькую прихожую от комнаты, была открыта, и в проеме мы могли увидеть довольно просторную и скудно обставленную гостиную. В глаза сразу бросился контур человека на полу, очерченный белым мелом, и большое темное пятно в том месте, где была голова. Вокруг пятна был узор из мелких пятнышек, он тянулся до прихожей.
— Видимо, капало с биты, — произнес Ханс. — Так сказал следователь.
— Судя по тому, что я вижу, у полицейских есть все шансы найти следы крови и у Яна Эгиля на одежде.
— Да. Тут бил фонтан крови.
— А убийцу кто-нибудь видел? Как он входил или уходил с места преступления?
— Насколько я знаю, нет.
— А можно мне поговорить с Норвальдом Кристенсеном?
— Ну только если найдешь. Он сразу отправился успокоить нервы и не появлялся тут с понедельника.
— Что, еще один пропавший?
— Норвальд, я думаю, еще появится. Все его вещи на месте.
Мы еще минуту постояли, уставившись на засохшее пятно крови. Мне не нужно было закрывать глаза, чтобы вообразить мощные удары, Терье Хаммерстена, который упал сразу после первого, и методичные удары с выдохом, когда бита опускалась на неподвижное тело на полу. Человек, изуродовавший Терье до неузнаваемости, должен был испытывать к нему такую ненависть, какую даже мне сложно представить.
— Ненависть… Или страх, — подумал я вслух.
— Что ты говоришь? — не расслышал Ханс.
— Единственное, что может заставить человека совершить такое злодеяние, — это ненависть или страх, — повторил я погромче.
Он кивнул, соглашаясь.
— Ну что, нагляделся?
— Да, достаточно.
Я повернулся, пока он аккуратно, чтобы не сдвинуть ленту, запирал дверь. Мы молча пошли вниз.
Ханс проводил меня, вышел из дома, посмотрел вверх, потом так же внимательно вниз по улице и снова повернулся ко мне:
— Так, значит, ты решил…
— Мне надо проведать Силье, — закончил я, не дав ему договорить. — Мы ведь с ней старые знакомые.
Он участливо посмотрел на меня, пожал мне руку и произнес:
— Что ж… Если тебе нужно будет еще что-нибудь выяснить у старого коллеги — мой номер у тебя есть. Удачи тебе!
— Спасибо, тебе тоже, — пожелал ему я, ответив на рукопожатие, и ушел.
Когда осматриваешь место преступления, охватывает такое чувство, как будто ты стоишь на краю мрачной бездны, на краю пропасти, дна которой не видишь и которая так и притягивает. Наверное, осмотр комнаты в доме на улице Эйрика сыграл со мной дурную шутку: как только я покинул его, у меня появилось явное ощущение, что за мной следят. По дороге от Тёйен до Грюнелёкки я несколько раз оборачивался, но ничего подозрительного ни в толпе пешеходов, ни в потоке машин не заметил. Однако неприятное ощущение меня так и не покинуло, почему окружающий меня город разом превратился из высокомерной и не слишком симпатичной мне столицы в нечто зловещее, чему и названия- то я не мог подобрать…
Улица Серена Йобека находилась в районе Иладален. Дом, который мне был нужен, и в самом деле стоял рядом с горчичного цвета церковью с высоким шпилем. Квартира Силье Твейтен располагалась в подвальном этаже, налево от входа. Я постоял рядом с ее дверью, прислушиваясь. Внутри раздавался детский плач.
Я позвонил и сразу услышал какое-то движение в квартире. Крики стали громче. Она открыла, держа ребенка на руках. Личико малыша было пунцовым, ротик искривился в плаче, но рыдания уже перешли в горькое всхлипывание, как будто он сообразил, что тот, кто пришел, может, и не утешит его, однако наверняка заинтересуется его душевными терзаниями.
Глаза Силье расширились от изумления и негодования, и она уже было захлопнула передо мной дверь, но я успел поставить ногу на порог и помешать ей.
— Чего надо? — неприветливо поинтересовалась она.
— Ты помнишь меня, Силье?
— Как не помнить, черт тебя дери! Чего тебе надо, я спрашиваю?!
— Только поговорить с тобой. О Яне Эгиле.
— Ты и так Яну Эгилю и мне принес немало горя! Слышать о тебе не хочу.
— Да, я уже понял, что он точит на меня зуб.
Ее лицо окаменело.
— А тебя и это не останавливает!
— Да впусти же меня, наконец! Что мы стоим на пороге? Да и ребенку не нравится. — Я кивнул на мальчика. Он тут же затих, как будто понял мои слова.
Она вспыхнула, но ничего не сказала, а только повернулась и исчезла в глубине квартиры, не удостоив меня и взглядом. Я закрыл за собой дверь и двинулся за ней.
Квартирка была небольшая, похожая на жилой фургон: одна комната, кухонька и спальный уголок, наполовину задернутый занавеской. Рядом с занавеской стояла маленькая детская кроватка, в кроватке валялась груда игрушек; видимо, днем она использовалась как манеж. Мебель была потертой: бордовый диван с серыми боками и стертым кантом, старый, весь в трещинах, кожаный стул из недорогого магазина «Экорнес», журнальный столик с узором из кругов, оставленных стаканами и пивными бутылками. Но сейчас на нем стояли белая кружка с орнаментом из красных полосок и следами засохшего кофе и пластиковая бутылочка с соской — для ребенка.
— У вас мальчик? — Силье утвердительно кивнула. — Как его зовут?
— Сёльве.
— Красивое имя, — улыбнулся я.
Она скрючила гримаску:
— Вы же не о нем разговаривать сюда пришли, а?
— Нет. Можно мне присесть? — И я кивнул на кожаный стул.
Она махнула свободной рукой, а сама уселась на диван, прижимая младенца
