страховой компании – выдал мне совершенно новенькую «тойоту-камри», и вся эта процедура, вместе с дорогой и оформлением полицейского «репорта», заняла ровно три с половиной часа.
Следующие два дня мы с Полиной катались по югу Флориды – Саус-Бич, Кий-Вест, дом Хемингуэя, роскошный, для миллионеров, торговый центр «Белл-Харбор-Мол», зоопарк с розовыми фламинго и «Попугаичьи джунгли» возле Кендалл, еще один гигантский торговый центр в Авентуре и «Бабочкин рай» в Корал Спринг. Но даже в этом воистину райском месте, где под прозрачным куполом двух огромных павильонов тысячи разноцветных бабочек – от маленьких, величиной с пятак, до гигантских, величиной с тарелку, – под музыку Чайковского и Дебюсси летают над живыми цветами, ручьями с золотыми рыбами и причудливо стриженными деревьями, – даже в этом раю я не мог отвлечь Полину от мыслей о сыне.
– С Ваней! С Ваней нужно сюда приехать! Только вылечить его нужно…
– Мы вылечим, – обещал я.
– Когда? Когда? – нетерпеливо восклицала она.
В субботу утром я наконец дождался, когда Семента вынесла Ива на качели под пальмой, а Глен вышел за местной газетой «Майами геральд», которую в шесть утра развозят по улицам велосипедисты- подростки и прямо на ходу ловко, в синих целлофановых пакетах, забрасывают в каждый двор.
Я высунулся из окна:
– Доброе утро! Ребята, я еду в Санрайс на фермерский рынок. Хотите со мной?
Семента посмотрела на Глена, но он развел руками:
– У меня много работы… Извини…
Я в этом не сомневался, он всегда притаскивал на уикэнды кипы бумаг из банка, которые ему нужно проверять и обрабатывать.
– Мне сказали, там цирк, карусели, – продолжал я.
– А ваша племянница тоже едет? – спросила Семента.
– Нет. У нее сплин, она спит.
– Ну, не знаю… – Семента посмотрела сначала на Ива, потом на Глена.
– Езжайте, конечно, – сказал Глен. – Ив будет счастлив.
И мы провели на фермерском рынке полдня, потому что это не рынок, а целая ярмарка – с торговыми рядами дешевых тропических фруктов, овощей и цветов; с гигантской барахолкой старых и новых, но уцененных вещей – от обуви и ювелирки до мебели и аукциона автомобилей; с обжорными павильонами с пиццей, вареной кукурузой и сосисками «хот-дог»; с чертовым колесом, каруселью, детской железной дорогой и настоящим цирком под куполом, где, как оказалось, все циркачи, от клоуна и жонглеров до дрессировщицы собак и кошек, – из России и только слоны свои – американские.
Ив восторженно визжал на «американских горках», ел со мной воздушную кукурузу «поп-корн», хватался за меня на «чертовом колесе», а в цирке возбужденно показывал пальцем на слонов и даже кричал: «Mammy, look! Look!»,[52] что было показателем полной эйфории, поскольку в обычной жизни он не произносил ни слова, а безучастно дремал в своей коляске.
Конечно, на обратном пути Ив от избытка впечатлений уснул в машине и проснулся, только когда мы вернулись в Сэндвилл.
Семента пересадила его из моей машины в коляску, навесила на эту же коляску сумки с покупками и покатила к себе домой.
А я спешно занял НП у окна и засек время по часам. Вот она разгружает на кухне коляску… Пересаживает Ива в манеж с игрушками… Удивленная отсутствием Глена, поднимается на второй этаж, в свою спальню-«мастер-бэдрум» и…
Ждать мне пришлось ровно две минуты.
Гулко хлопнула парадная дверь их дома, Семента, вся красная, разъяренно выскочила во двор, метнулась к открытому гаражу, бешеной рукой распахнула дверцу «лексуса», прыгнула на сиденье, завела машину и, взвизгнув колесами, с места рванула так, что вышибла медленно открывающиеся створки ворот, и зигзагом умчалась по 45-й линии.
Глядя ей вслед, я глубоко вздохнул. Полина сыграла свой «Основной инстинкт», и первый акт спектакля закончился.
Однако новое бурное счастье Глена Стилшоу продолжалось недолго.
Ровно через три дня к нему и к переселившейся в его дом Полине явился посыльный адвокатской фирмы «Джакоб Хирш и К0» с требованием выселиться в 24 часа. Оказалось, что умные родители Сементы, покупая дом своей дочке, предусмотрительно записали его на себя, а не на нее, и, таким образом, Глен не имел права даже на половину этого жилья.
Глен, однако, был американец и знал не только законы, но и местные обычаи. Даже если будет принято судебное решение о выселении, никакая полиция не станет выбрасывать на улицу отца с ребенком-инвалидом, в США не выбрасывают на улицу даже злостных неплательщиков квартплаты. Поэтому на обороте требования о выселении Глен написал: «Выселюсь, если получу развод». А поскольку адвокаты Сементы тоже знали американские обычаи, звонок от «Хирша и K°» последовал ровно через два часа: мистер Хирш приглашал Глена в свой офис для обсуждения условий развода.
Глен, со своей стороны (и с моей финансовой поддержкой), обратился к адвокатской фирме «Род Силверман и K°», и в результате трехдневных переговоров (стоимостью в 2436 долларов только для нашей стороны) стороны договорились, что Глен отказывается от всех претензий на совместное с Сементой имущество, а Семента отказалась от материнских прав на ребенка, усыновленного ими в России.
Оформление этих условий и свидетельства о разводе заняло десять рабочих дней.
Между тем Полина, совершенно обалдев от неожиданно свалившегося на нее материнства, просто утонула в круглосуточных заботах о сыне (днем) и новом женихе (ночью).
Ив перестал ездить в дебильный центр для детей-инвалидов, а принял на себя удар всей мощи застоявшейся Полининой вины перед ним. Мало того что был немедленно куплен массажный стол и Полина принялась усиленно массировать Иву ноги, она еще вызвонила «Русскую аптеку» на Брайтоне, заказала у них какие-то алтайские травы, а затем связалась с известным русским гомеопатом, проживающим в Бруклине, и с экстрасенсом, проживающим в Бостоне, и с японским иглоукалывателем в Холливуде, и с китайским травником в Палм-Бич.
Конечно, даже усилиями этих светил чуда не произошло, но Полина не отступала. Она трижды в день массировала Иву ноги, прогревала их уксусно-винными припарками и ваннами из алтайских и китайских трав, устраивала энергетические сеансы с Бостоном, тащила Глена и Ива в Холливуд к иглоукалывателю, а меня заставила свозить ее и Ива в маленькую православную церковь на 46-й авеню, где священник, плохо говоривший по-русски, окрестил мальчика по православному обычаю и прочел молитвы за его выздоровление.
Глен, конечно, не был посвящен в истинную причину такой вулканической любви Полины к его приемному сыну, но, кажется, и не очень задумывался над этим: по ночам Полина так горячо благодарила его за возможность быть с Ивом, что утром Глен уезжал на работу совершенно хмельной от этой неожиданной благодати.
А я стал сомневаться в том, что все это лишь игра в духе Шарон Стоун.
В конце концов, женщины в отличие от мужчин не только привыкают к тем, кого любят, но рано или поздно начинают любить тех, к кому привыкают. Вспомните сказки про Аленький цветочек, Щелкунчика, Квазимодо и прочие. А Глен далеко не Квазимодо, он молод, не пьет, не курит, работает в американском банке, и он – отец ее ребенка, пусть даже приемный. Она спит с ним по ночам, а днем занимается сыном и домашним хозяйством – так что еще нужно русской женщине?
Конечно, я пытался как-то воздействовать на ситуацию и приходил к Полине, когда Глен был на работе. Но…
– В чем дело? Я все делаю так, как вы хотели, – почти враждебно говорила мне Полина, потная и распатланная от своих круглосуточных трудов. – Верно?
– Верно-то верно, но…
– Ну и все! И не мешайте мне! – Она ожесточенно массировала ноги мальчика, лежавшего на массажном столе.
– Я не мешаю. Наоборот. Но мне кажется, ты слишком усердствуешь…
– Это мой сын! И он будет ходить! Будет!
