него слаще меда30. Берг рассказал о том, что известно и по другим источникам, например, как аборигены вполне освоили язык российских паломников, которые, естественно, никакого другого языка не знали и которые даже наладили производство кваса, о чем сообщала вывеска на 'Давидовой улице' под аркой древних ворот… Он явно гордился тем, что Иерусалим и Вифлеем заговорили по-русски:
«Я лежал и вслушивался в этот русский бабий говор. Он так приятен и оригинален в 'Мидбар- Егуде!'»31.
Берг сомневался, что лишь религиозный экстаз двигал толпами русских паломников:
'Что же подымает и уносит так далеко этих матушек, эти зипуны и тулупы? Откуда такой странный, невероятный зуд путешествия? Обыкновенно принято объяснять это религией. Действительно, религия играет тут некоторую роль. Иные точно отправляются движимые чисто религиозным чувством, но это самая незначительная часть. Для главной же массы поклонников, религия только личина и больше ничего…
Он просто пошел себе гулять, смотреть чужие земли, ничего не делать… Первый ухорь земного шара' (курсив мой. – С. Д.)32. Иначе говоря, движет этим людом дух бродяжничества, не раз описанный Гиляровским и Горьким и многими другими.
Что же касается прокладки в Святую землю железной дороги, то еще П.А. Вяземский по этому поводу писал следующее: 'Не желаю, чтобы устроена была тут железная дорога и можно прокатиться в Иерусалим легко и свободно, как в Павловский воксал…'33 Но с мнением князя не посчитались, и в 1893 г. была построена железнодорожная ветка, соединяющая Яффу и Иерусалим, который, следовательно, был уже связан железной дорогой с Александрией, Каиром, Бейрутом, Дамаском и Стамбулом. (Ветку Бейрут-Багдад франко-бельгийская компания проложила в 1894 г.). Число пилигримов в 10-е годы XX в. достигало 20 тыс. человек в год. Вероятно, статистика учитывала лишь европейских туристов. Мы привыкли к цветам европейских вагонов:
А. Блок. 'На железной дороге' (1810) Вагоны железнодорожной ветки Иерусалим-Александрия были белыми. Ежедневно два поезда – в 7 часов утра и в 2 часа 30 минут пополудни – отправлялись из Яффы в Иерусалим и соответственно дважды – в 7 часов 40 минут утра и в 1 час 30 минут пополудни – из Иерусалима в Яффу. Дорога занимала 3 часа 35 минут. В Палестине было всего два класса вагонов, первый и второй. Дотошный Карл Бедекер в своем 'Путеводителе' указывает, что второй класс соответствует третьему классу европейских стандартов, и ехать им не рекомендует. Стоимость второго класса – 20 турецких пиастров, первого – почти в три раза дороже. (Кстати сказать, на плане Палестины в Путеводителе Святой город назван по-арабски Эль-Кудс – написано крупным шрифтом, а мелким италиком снизу – Jerusalem!34. Вряд ли кто из русских паломников знал в 1912 г. – год издания Путеводителя – арабское название Вечного города.
Вернемся, однако, к путешествию Гр. Распутина, которое он начал в марте 1911 г.
Современник писал, он уехал 'отмаливать свои какие-то тяжкие грехи'. Можно предположить, что одновременно с Распутиным в Палестину отправился религиозный писатель отец Павел Иванович Кусмарцев. Возможно, они познакомились во время путешествия. Как бы то ни было, но в конце 1911 г. вышла в свет брошюра Кусмарцева о пребывании на Святой земле. Не исключено, что, будучи спутниками в длительном путешествии, они если не подружились (ибо 'старец' был слишком одиозной фигурой), то в любом случае обменивались впечатлениями. Длинное название брошюры Кусмарцева имеет вклинение 'Мысли и чувства паломника в Святой земле…' Он же автор книг, посвященных паломничеству, начиная от Киево-Печерской лавры, путешествия по Черному морю, греческим островам вплоть до Иерусалима.
Этим же путем прошел Распутин.
Первая часть путевых заметок Распутина увидела свет в 1915 г. в Петрограде под названием 'Мои мысли и размышления. Краткое описание путешествия по святым местам и вызванные им размышления по религиозным вопросам' с анонимным предисловием.
Предисловие наполнено приметами времени. Недавно ушел из жизни великий писатель.
Как не противопоставить крестьянина и графа, пожелавшего быть крестьянином! 'На пространстве небольшой книжки у Распутина все сведено к одному, точно в фокусе собирающем все его помышления, началу: к началу кротости и смирения. В нем нет элемента непротивления злу и опрощения до конца, до безразличия, но горят ярким светом начала примирения и самоуглубления, которое делает человека радостным, не бегущим от жизни, а возвращающим его к жизни'.
Далее анонимный автор предисловия усматривает в 'Мыслях и размышлениях' попытки философского обобщения, полагая таковым, например, предсказание неминуемого и скорого единения церквей. Между прочим, за единение ратовал и покойный граф Толстой (Суратская кофейня). 'Я вот убедился в том, что платье у турок такое же, как у христиан и у евреев. Можно ожидать исполнения слова Божьего над людьми, что будет единая церковь, невзирая на кажущиеся различия одежды. Сначала уничтожить это различие, а потом и на веру перейдет', – писал Распутин35.
Все паломники стремились прежде всего увидеть стены Иерусалима и побывать у Гроба Господня. Переживания у всех схожие: радость и умиление. У одних это выражалось в восклицаниях, молитвах, в преклонении колен или падении на землю; у других – в трепетном молчании. А. В. Елисеев, прибывший в Иерусалим по Хевронской дороге, описал восхитивший его неземной красоты пейзаж.
У некоторых первое чувство – оценить град Давидов, который насчитывает сорок веков, вспомнить прочитанное об осадах Тита и крестоносцев. И тогда на сцене появляется древний иудей – храбрец из храбрецов: 'Осада Иерусалима Титом Веспасианом в 68 году по Р.Х., – писал генерал Д.А. Скалон, – самая славная осада по той упорной защите, которою встретило римлян иудейское племя. В Иерусалиме сосредоточились тогда остатки евреев в защиту своей самостоятельности и пали геройскою смертью под неотразимыми ударами римлян, после борьбы славной, почти беспримерной по упорству… Нельзя не удивляться героизму евреев, полных величия в минуты предсмертных содроганий своего погибавшего царства'36. Я не без трепета и страха перечитал эти строки, и у меня возникали уместные (или неуместные) ассоциации…
А.В. Елисеев вошел в Старый город через Яффские ворота. Он позитивист, посему его коробит профанация: 'Несколько еврейских лавочек, содержимых русскими евреями и торгующих русскими товарами, а также ряд немецких мастерских, расположенных на пути до ворот, неприятно резали мой глаз, так что я поспешил скорее миновать их'. В городе его поразил страшный смрад – это восточный город со всеми прелестями традиционного быта, мало чем отличающийся от других городов Востока. (Замечу в скобках, что, войдя в 1971 г. впервые в стены Иерусалима, я также был поражен смрадом и зловонием. Лишь спустя несколько лет городской голова Иерусалима Тедди Колек привел канализацию в порядок и замостил кривые улочки камнем, превратив их в удобный и тогда безопасный променад. Впрочем, в церкви Гроба Господня общественный туалет до сих пор в жутком состоянии, но это не вина евреев, а постоянные межконфессионные дрязги.) И опять в красочной и пестрой толпе доминируют евреи, с длинными пейсами и в лисьих шапках, снующие туда-сюда, несмотря на удушающую жару. Далее, за воротами, доктор Елисеев увидел здания гостиницы и банка – все резало слух и глаз: перебранка погонщиков, жадные взоры лавочников, наживающихся на пилигримах, и, слово из песни не выкинешь, 'масса грязных евреев'37. У Гроба Господня его внимание привлекла русская вывеска 'Белая харчевня'. И вновь лучшие чувства доктора оскорблены: 'Все окружающее эту великую святыню до того сильно профанирует религиозное чувство, что как бы ни сильно было оно у посетителя, оно неминуемо должно ослабеть'. С первых же шагов на Святой земле сердце неутомимого путешественника, преисполненное благоговением и трепетом, было уязвлено и смущено. Ясно, что, употребив десятки раз слово 'профанация', он имел в виду его древнее значение: оскорбление святыни, ее опошление или даже осквернение. Доктор Елисеев многое предвидел и все же не
