О крещении
Во множестве антисемитских произведений – В. Крестовского, С.К. Литвина-Эфрона, И.И. Ясинского и других – фигурирует тип крещеной еврейки-отступницы (были, конечно, и отступники, но в беллетристике их немного), преследуемой вездесущим Кагалом. Отступницы эти часто 'по закону жанра', загнанные Кагалом в тупик, гибли. Бывали и благополучные развязки. Например, у некогда прославленного, а ныне напрочь забытого автора 'Контрабандистов' С.К. Эфрона красавица-еврейка обрела счастье и покой в браке с христианином. Тема любопытная. Даже восемнадцатилетний Михаил Лермонтов отдал ей дань (возможно, под влиянием 'Черной шали' А.С. Пушкина и 'Венецианского купца' У. Шекспира). В 'Лермонтовской энциклопедии' сказано, что сюжет 'Баллады' (Куда так проворно, жидовка младая?) навеян реальным событием, произошедшим в Вильно в 1832 г., которому Т. Шевченко позже, в 1848 г., посвятил стихотворение 'У Вiльнi, городi преславнiм'.
Процитирую, однако, фрагмент 'Баллады' Лермонтова:
Жизнь, как известно, порою сложнее и невероятнее самого запутанного сюжета.
Пожалуй, один из самых незаурядных провинциальных актеров и импрессарио дореволюционной России, Вениамин Иванович Никулин, поведал о своей семье следующую быль: '…мать моя была очень красива. В моем распоряжении нет нужных красок, и поэтому я не буду пытаться нарисовать ее портрет…сыновья моей матери обладали хорошей внешностью и прекрасным ростом. Я, например, когда стал русским актером, то играл драматических любовников и фатов… Важно то, что я и мои братья – бледные копии нашей красавицы матери. С нею, когда ей было семнадцать лет, произошла такая история. Какому-то польскому пану удалось ее, внучку раввина, ребе Абеле, похитить и поместить в католический монастырь. Там ее стали учить и готовить к восприятию святого крещения. Она должна была перейти в католическую веру, а потом обвенчаться с этим паном.
Мечтала ли об этом, хотела ли этого сама мать (здесь и далее курсив мой. – С. Д.)… родственницы наши, не говорили ‹…› евреи решили не допустить, чтобы этот несмываемый позор лег пятном на всю общину. Потратили много энергии, средств и вырвали внучку своего ребе (пока все в духе Крестовского. – С. Д.) из лап святейшей инквизиции, из-под замков монастырских, и… В этих случаях у евреев было верное средство угробить навеки подобные порывы молодых еврейских девушек, а именно – немедленно выдать замуж за первого попавшегося еврея, даже если он никак и ни с какой стороны не подходил к ней. Да этим и никто не интересовался.
Так поступили с моей матерью. Ее выдали в двадцать четыре часа за моего отца…'2 Но на этом рассказ о коварстве Кагала не кончается. Мать прожила с отцом – страшно подумать – 21 год! Но темперамент у матери шести (!) детей не пропал.
Мать влюбилась в… православного, в течение трех лет боролась сама с собой, но:
«В первый раз у нее, семнадцатилетней девушки, хватило сил, под влиянием уговоров единоверцев, бежать из монастыря, а сейчас, у сорокалетней женщины не было сил побороть свое чувство, вырвать из сердца любовь к 'гою', то есть, к иноверцу». Дальше совсем необычно: мать, перейдя в православие, осталась в Житомире, продолжая держать постоялый двор. Жертвой такой метаморфозы в первую очередь стали дети. Трудно себе представить, чтобы Иван Иванович (так звали маминого избранника), даже будучи добрым человеком и влюбившись в сорокалетнюю женщину, мог взвалить на себя заботу о шести 'жиденятах'. Это уже слишком. Старший брат Вениамина Авель к этому времени учился в Москве на инженера, сам он уехал с отцом в Луцк, прочие остались с матерью. Неожиданно в Луцк пришло письмо 'доброжелателя', можно предположить – агента Кагала, в котором он сообщал: 'Хотя не полагается извещать хорошего и честного еврея о подобном несчастье, но ничего не поделаешь, рано или поздно необходимо ему узнать. Так знайте, реб Волька, что ваша бывшая жена, внучка Житомирского раввина, реб Абеле, бросила заведенное вами хозяйство, дом, в котором вы жили всем семейством, и вовсе ушла жить к своему Ивану. Но, реб Вольф, Бог покарал не только вас, но и всю нашу еврейскую общину. Она, ваша изменница, не ограничилась этим, а забрала с собою туда еще двух твоих маленьких детей. Реб Вольф, вы честный и старый еврей, можете себе представить, что творится сейчас среди евреев города Житомира. Дай вам Бог силы перенести это несчастье. Но детей, ни в чем неповинных, надо спасать. Мы не можем советовать, но верим, что Бог тебя вразумит и поможет'. И двое детей вернулись к отцу. Но и на этом эпопея не закончилась. Уехавшая в Одессу мать не забыла своих детей и решила их постепенно перевести к себе. Начало положил Вениамин: он подружился с отчимом и, кажется, впервые понял, что имя и национальность ничего не определяют.
Кстати, добрейший Иван Иванович объяснял ему, бывшему талмудисту, рационализм Библии: 'Когда ты учишь и познаешь Моисеевы законы… то должен учитывать, с каким темным быдлом Моисей имел дело. Подумай, какой тогда был убой скота, какие были… условия жизни и какого рода посудой и инструментами народ иудейский, бродяжничавший сорок лет в пустыне, пользовался? Были ли изучены все животные, птицы, рыба и зелень? Конечно, нет. Как добывался огонь и какие существовали печи? Какого уровня достигла медицина и гигиена? Принимая все во внимание… легко поймешь, что все заповеди, запреты, ритуалы имели единственную цель, возможную для того времени, гигиену… А чтоб евреи не мудрствовали лукаво… и не вступали в дискуссии, Моисей все свои наставления отдавал от имени Бога Адоная'3. Кажется, утилитарная критика Библии и материнский опыт пали на благодатную почву…
Прошло без малого пятнадцать лет. Известный импрессарио Вениамин Вольфович Ольковецкий, скрывшийся под псевдонимом Никулин, колесил по городам и весям Западного края. А хотелось ему всероссийской славы. А всероссийская слава – это города вне черты оседлости. И перед ним встал 'проклятый' вопрос. Долгих колебаний у Беньямина бен Зеева не было. Подготовленный отступничеством матери, вынужденный подчиняться жесточайшим законам империи, не позволяющим ему кормить семью, он решился. Его приятель Вольский, уже переступивший черту, выступил в роли змия-искусителя.
Скоропалительно принятое решение описано в комических красках (под таким деланным смешком обычно скрывают стыд, неловкость, вынужденную подлость).
Выдворенный из Владикавказа герой прибыл в Харьков: 'В Харькове на вокзале меня встретил все тот же Вольский. Угостил… рюмкой водки и ржавой селедкой и посмеялся над моей трагедией с еврейским
