именно мы? В конце концов, в этом деле у нас взаимный интерес, не так ли?
— Да, безусловно, разница лишь в том, что у вас нет войска, если не принимать во внимание оборванцев из ополчения, не способных постоять даже за честь девственницы. А наши войска обладают мощью…
— И состоят наполовину из швейцарских и гасконских наемников! — прервал его Содерини.
— Да, и им надо платить, — сухо возразил кардинал. — И вам придется принять в этом участие, если вы нуждаетесь в нашей защите.
— Послушайте, Ваше Преосвященство, вы прекрасно знаете, что у нас нет средств, из которых мы могли бы заплатить вам такую сумму. Мы ведем войну вот уже десять лет, и наша казна пуста. И потом, из нашей памяти еще не истерлось воспоминание о последнем проходе вашего войска по нашей земле.
Кардинал с досадой отмахнулся, как бы давая понять, что не стоит все время возвращаться к прошлому. А ведь он уже был здесь четыре года назад, когда солдаты короля Карла VIII два месяца подряд стояли в городе. Когда они наконец ушли, то оставили город обескровленным. Жители до сих пор с содроганием вспоминали то страшное время. Они не забыли, как монастыри, затерянные в тосканских холмах, были полны девушками из хороших семей, чьи родители не хотели, чтобы их дочери послужили десертом для пьяной солдатни.
Предпочитавший не заострять внимание на этих досадных мелочах, кардинал снова ринулся в бой:
— Подумайте, Эччеленца. Сейчас вы оказались меж двух огней: с одной стороны — наша армия, а с другой — армия императора. Вы как раз посередине, и вам не удастся все время сохранять нейтралитет. И потом, было бы разумно…
Гонфалоньер не дал ему закончить и раздраженно прервал:
— Передайте вашему государю, что его предложения для нас неприемлемы. Малатеста, проводи, пожалуйста, Его Преосвященство.
Захваченный врасплох прелат вскочил со своего кресла, за ним последовали адъютанты. Толстые щеки кардинала побагровели от сдерживаемого гнева. Пытаясь сохранить самообладание после такого оскорбления, он направился к двери. Уже на пороге он резко обернулся, так что Малатеста, налетев на него, едва не упал навзничь.
Кардинал ткнул пухлым пальцем в сторону гонфалоньера:
— У вас есть время одуматься. Мой господин дает вам две недели на размышление. Не сомневаюсь, мы скоро снова увидимся.
Кое-как восстановив свое униженное достоинство, он покинул зал, не добавив ни слова.
После столь громкого ухода кардинала Сен-Мало собравшиеся несколько мгновений хранили ледяное молчание. Гордость оттого, что они выставили на посмешище французского посла, сменилась предчувствием угрозы, которую они на себя навлекли, пока еще смутной, но в будущем чреватой страшными последствиями.
Первым осмелился пошевелиться Антонио Малегоннелле; он склонился к Бернардо Ручеллаи и прошептал ему на ухо несколько слов. С нарочитой неспешностью тот тяжело поднялся, опираясь на подлокотники своего кресла. От него исходило странное ощущение силы, которую трудно было предположить в таком иссушенном годами старце.
На протяжении долгих лет Ручеллаи был единственным из аристократов, который осмеливался перечить Медичи. Не обращая внимания на угрозы и презирая почести, он относился к ним, как к обыкновенным узурпаторам.
Твердо придерживаясь такой позиции, он после падения Медичи пользовался значительным влиянием в городе, но его никогда не избирали гонфалоньером. На выборах его всегда обходили кандидаты, с которыми было легче договориться, и в нем скопилась стойкая ненависть к таким политикам, как Содерини, не принимавшим ничью сторону.
Поэтому Ручеллаи никогда не упускал случая исподтишка нанести гонфалоньеру удар ниже пояса. И такая прекрасная возможность, появившаяся у него впервые за долгое время, вызвала на его высохших губах хищную усмешку. Его тело вдруг чудесным образом преобразилось, словно его потянули за невидимую нить: сгорбленная спина распрямилась, плечи стали шире, скрюченные пальцы отпустили подлокотники кресла. Усталый старик в один миг превратился в яростного бойца, никогда не уступавшего врагу ни пяди своей земли.
Одновременно его лицо разгладилось, налившись силой, какую трудно было в нем заподозрить. В зале Совета раздался его голос, неожиданно мощный для такого тщедушного тела:
— Удивительно, Эччеленца, что вы так легко отказались от предложения короля Франции. Французы уже так давно наши союзники, что мне представляется неосторожным все менять из-за какой-то прихоти. Нам надо выбрать, на чьей мы стороне, а затягивать это решение означает с каждым днем сокращать наши возможности для маневра.
Его серые глаза не отрываясь смотрели в глаза гонфалоньера, который понял, что ему следует как можно быстрее выбраться из ловушки, в которую его загоняет старый недруг. А тот, не давая ему ответить, продолжал:
— Французы исходят из того, что у нас нет войска, достойного так называться. Что бы вы тут ни говорили, никто не сомневается в истинности их заключения. Они знают, что мы вынуждены вести переговоры; вопрос только во времени. Чем дольше мы будем тянуть, тем более тяжелыми для нас окажутся их условия.
Искушенный в политических битвах Ручеллаи знал, что формально его доводы неопровержимы и, несомненно, будут одобрены большинством членов Совета. Только Савонарола и его сторонники были до конца убеждены в необходимости расторгнуть союз. Кое-кто из присутствующих согласно кивал, остальные предпочитали дождаться ответа гонфалоньера, прежде чем высказаться самим.
Макиавелли зевнул от скуки. Этот спор возобновлялся всякий раз, как представлялся случай поставить гонфалоньера в затруднительное положение. Обычно Содерини отбивал выпады без особого для себя ущерба. И все же канцлер-секретарю было интересно, как он выкрутится на этот раз.
Содерини понял, что если он тотчас же не опровергнет рассуждения Ручеллаи, ему будет сложно выиграть спор. С раздраженным видом он возразил:
— Довольно, Ручеллаи! Вот уже тридцать лет вы пользуетесь одними и теми же пустыми доводами. Еще во времена правления Медичи вы убеждали всех, что они не в состоянии обеспечить независимость города…
— И им удалось его отстоять только благодаря тому, что они никогда не отдалялись от Франции. Вся беда в том, Эччеленца, что вы не в состоянии обеспечить нашу защиту перед лицом угрозы, исходящей из наших собственных стен.
— Что вы этим хотите сказать? — спросил Содерини, хотя прекрасно знал, куда клонит Ручеллаи.
— Ходят слухи, что в последнее время волны Арно приносят больше трупов, чем лодок…
Ручеллаи на миг умолк, чтобы насладиться изумлением собравшихся. Довольный произведенным впечатлением, он постарался развить свое преимущество. Теперь, когда рыба попалась на крючок, он не видел, что бы помешало ему вытащить ее из воды.
— Мне сказали, что вчера из Арно выловили очень странный сверток. Это правда, гонфалоньер?
Ручеллаи подчеркнул название должности своего противника, чье лицо исказилось от сдерживаемого гнева.
— Вы правы, — признал Содерини. — Нет причин скрывать от Совета то, что произошло. Я и сам намеревался затронуть эту тему. Было бы чудом, если бы в нашем добропорядочном городе, столь падком на слухи и сплетни, не просочились сведения…
С невозмутимым видом он рассказал о том, что произошло накануне, постаравшись при описании трупа не упустить ни единой подробности. У многих лица побелели, но все выслушали рассказ относительно достойно. Лишь лицо Савонаролы исказила гримаса отвращения, которую, впрочем, никто не заметил, за исключением Макиавелли.
Гонфалоньер предоставил слово Малатесте.
