— Вы вычислили? — ехидно спросил Свиридов.
— Ну почти.
— Но о других списках пока ничего неизвестно.
— Это пока. Кому-то неизвестно о нашем, и потом — поймите, список ведь и предполагает сосредоточение на своем ближнем круге. Остальные становятся просто неинтересны. Всем только и дела, что до своего окружения и ближайшего будущего.
— Ха, — сказал Свиридов. — Это уже не так глупо.
— А я и говорю, что они не дураки. Возникает несколько социальных страт, принципиально новая система общественного управления в бесклассовом, — скажем так, обществе. Списками вообще очень просто рулить: надо только всех разбить не по профессиональному, не по возрастному, не по имущественному признаку, вообще ни по какому. Профессия больше роли не играет, выродилась, все делают более или менее одно и то же. Имущественно — народился нейтральный класс, который никогда не перерастет своего уровня: то же, что при совке. Пол — бюджетники, потолок — топ-менеджеры, но в целом более или менее монолитно. Потребители, условно говоря. Возраст — тоже нет большой разницы, есть старики, дети и все остальные. Вы вот в списке сильно чувствуете возрастную разницу?
— Нет, — признался Свиридов.
— Ну и нормально. Значит, признака, по которому разбивать, уже нет — все нерелевантно. Ну, можно там — по национальному, но мы же против фашизма, и потом, кто тут нерусский? Гастарбайтеры разве что, а все остальное получается антисемитизм. Мы это пока не можем, держим в резерве. В результате мы бьем общество на страты безо всякого признака, и ничего больше не делаем, и все ведут себя, как зайчики. А некоторые особо умные, вроде меня, вписываются сами, чтобы не осложнять жизнь составителям.
— Я только не понимаю, в чем ваша выгода.
— Ну во-первых, я уже при деле. Ничего не жду, все уже случилось. А во-вторых, знаете, опыт показывает, — Борисов снова подмигнул, — что лучше попасть в тот список, который составляют они сами. Потому что когда процесс пойдет снизу — сами знаете, дворовые активисты, ЖЭКи, соседи, которым нравится ваша квартира и не нравится ваше поведение, — будет уже не так приятно. У власти имущественных претензий нет, у нее и так все в руках. А у соседей они могут быть, не находите? Так что если уж выбирать себе крышу — в России всегда лучше ходить не под рэкетиром, а под государством.
Странным образом Борисов достиг цели — если действительно имел в виду успокоить Свиридова. Свиридов не то чтобы успокоился, но вызов к следователю Калюжному показался ему значительно меньшим злом, чем собеседование с Вечной Любой. Государство ужасно, нет слов, но другой защиты от народа не бывает.
— «Ужасно государство, однако лишь оно мне от тебя поможет. Да-да, оно нужно», — словно прочитав его мысли, процитировал Борисов.
— Это кто?
— Не догадаетесь. Это Лимонов, ранний, года семьдесят третьего. «Противен мне и этот, противен мне и тот, и я противен многим — однако всяк живет. Никто не убивает другого напрямик, а только лишь ругает за то, что тот возник. Ужасно государство…» и так далее.
— А другие знают, что вы добровольно?
— Кто-то знает, кто-то нет. Я ведь, как вы заметили, в основном отвечаю на прямые вопросы и при этом не вру. Вот и вам советую завтра: отвечайте прямо. Не врите. Но не рассказывайте больше, чем спросят.
Легко сказать.
Тем не менее назавтра Свиридов вышел из дому вполне бодро, презрительно глянул в сторону Вечной Любы, уже занявшей пост на лавке, и после очередных «Родненьких» (лесбийская связь матери с дочерью) прибыл к месту допроса. Он старался не представлять будущий разговор с Калюжным — все будет иначе, мы знаем, — и усердно направлял мысли в другую сторону. Например: идет как бы борьба за нравственность, но «Родненькие» с их старательно извращаемыми, стремительно деградирующими сюжетами странным образом идут в авангарде этой борьбы. Их ведущий, Борис Шелепин, — злая пародия на человека: бритый вытянутый череп, угодливый оскал, моргание, кивки после каждого слова собеседника, внезапный истерический визг, однако в финале каждой программы он непременно орет: «Любите друг друга!», и что-нибудь еще о морали, и массовка сопливится в платки. Чем извращенней, тем моральней, в чем тут штука? — штука в том, что именно Борис Шелепин и позволяет зрителю чувствовать себя человеком нормы, здоровым представителем большинства. Нам не за что больше уважать себя — только за отсутствие инцеста; позитивный критерий нормы отсутствует, а точкой отсчета является Шелепин. И тогда этот его финальный вопль, от которого Свиридова только что не рвало, так же трогателен, как приказание долго жить, исходящее от обреченного. Ксюшу держат за тем же. Где же, однако, наш друг? Но не успел Свиридов занять место у окна, как зазвонил мобильник, и неопределимый Калюжный тепло спросил:
— Пришли, Сергей Владимирович?
Все спокойствие ухнуло в бездну.
— Да, я у окна.
— Ага, вижу. Сейчас.
Подошел высокий, в сером мягком пиджаке, мужчина с кружкой кваса: волосы гладко зачесаны назад, выражение бодрое, подбородок вперед, — такой легко поддержит разговор о гольфе и покере, так же легко врежет, так выглядели, должно быть, дипломаты из первого поколения красной профессуры; где их таких берут? Но Свиридову за всем этим лоском померещилась не только неотесанность, но и тайная неуверенность: быстрый, оскользающийся взгляд, которым Калюжный постреливал по сторонам, чуть ли не опасаясь слежки. У него и самого, кажется, все было не очень хорошо. Он не знал, как себя вести с человеком из списка. Ладно, хватит самоутешений, то, что он минуту молчит, еще не признак неуверенности. Это может быть и давлением, это им и является.
— Ну здравствуйте, Сергей Владимирович. — Рукопожатие. Прекрасный знак — как с равным. — Меня зовут Георгий Иванович.
— Очень приятно.
— Ну, приятно или неприятно, — улыбнулся Калюжный, — а дело придется иметь со мной. Я куратор списка, прошу любить и жаловать. — (Вот как, у списка теперь куратор!) — Так что со всеми проблемами, пожалуйста, ко мне.
— Есть проблема, Георгий Иванович, — сказад Свиридов, дивясь собственному самообладанию. — Вот я работал на сериале «Спецназ своих не бросает», знаете?
Калюжный кивнул.
— Нареканий не имел, все, как говорится, штатно. И вдруг меня увольняют — без объяснения причин, просто потому, что я в списке. Это как расценить, Георгий Иванович?
— Ну это же не мы вас уволили, Сергей Владимирович. Правильно?
— Правильно, Георгий Иванович. Но список-то вы составили.
— Почему вы так думаете?
— А что ж, не вы? — спросил Свиридов, делая большие глаза.
— А что это вы не кушаете ничего, Сергей Владимирович? — спросил Калюжный.
— Да я кушал, Георгий Иванович. Вы мне скажите лучше про список.
— Это вы мне лучше скажите про список, — вздохнул Калюжный. — Вы же, наверное, должны знать, за что вы туда попали.
— А я не знаю, Георгий Иванович.
— А вы подумайте, Сергей Владимирович.
— Второй месяц думаю, Георгий Иванович.
— Ну еще подумайте. Вы же с голоду не умираете, правильно? Есть работа, никто не мешает. Если вас кто-то будет обижать, вы нам доводите. Лично мне. А если вас уволил работодатель, то не надо нас демонизировать. Это же не мы, правильно? Мы же не можем ему позвонить и сказать: вот, восстановите, пожалуйста, Свиридова Сергея Владимировича. Они подумают сразу, что вы наш человек. Вам это надо?
— А вы скажите, что я не ваш человек.
— А зачем это, Сергей Владимирович? Вы что же, хотите, чтоб было телефонное право?
