Наутро при виде неприбранной кухни мне опять стало дурно. Может, Левин подсыпал мне какой-нибудь порошок в еду? На всякий случай я достала копию моего завещания и демонстративно положила на заляпанный кухонный стол.
На работе времени на размышление не остается. Помимо торопливых клиентов, которым лишь бы лекарство схватить и убежать, есть и словоохотливые завсегдатаи. Это, как правило, пожилые и одинокие люди, для которых выход к врачу или в аптеку – единственное развлечение в жизни. И я прекрасно знаю, что в моей профессии есть четко выраженный компонент социальной помощи: покупатель ждет от аптекаря не только дельного совета, но и умения слушать. Я и не избегаю таких клиентов, а вот шефиня, едва завидев в дверях очередного говоруна или нытика, мгновенно исчезает. Да и Ортруд, наша спортсменка, спасается бегством, не без злорадства шепнув мне:
– Элла, это твой кадр.
Регулярно ходят в аптеку матери, эти берут лекарства на всю семью – для больных детей, бабушек, мужей, а уж заодно и противозачаточные пилюли для себя. На их фоне исключением смотрелся Павел Зиберт, понурый мужчина средних лет, он живет неподалеку и все покупки для семьи делает сам. Именно его привела тогда к нам на новоселье моя шефиня – хотела поднять ему настроение.
Это тихий, симпатичный человек, никогда не пристававший с разговорами. Однако со временем и по характеру его рецептов мы догадались, что жена у него, видимо, находится в психиатрической лечебнице. Любопытная шефиня разузнала от Дорит, что у несчастной психоз, она страдает параноидальными галлюцинациями.
Я была в аптеке одна, когда уже перед самым закрытием зашел этот милый, такой несчастный человек. На сей раз он, похоже, был не столь замкнут, как обычно.
– Как дела у вашей жены? – отважилась спросить я.
Он стрельнул в меня глазами.
– В данный момент она в больнице.
«Есть люди, которым еще хуже, чем мне», – подумала я. Как же это он успевает и на работу ходить, и за детьми присматривать, спросила я, не отрывая глаз от рецепта, на котором рядом с его фамилией была указана докторская степень.
Он работает редактором в научном журнале, часть работы может брать домой.
– С хозяйством-то я вполне справляюсь, – сказал он не без гордости, – тут трудностей почти нет.
Кстати, он должен извиниться, но он напрочь запамятовал мою фамилию, хотя однажды даже побывал у меня в гостях.
Что ж, это я вполне понимаю.
– Морман, Элла Морман, – представилась я, – вернее, теперь уже Элла Морман-Грабер.
Он тут же припомнил мое свадебное объявление в газете.
– Да-да, моя жена еще пошутила: «Ничего себе парочка – грабарь и мормон!»
Я даже пожалела, что он прочел мое свадебное объявление. А на жену его просто рассердилась: сидит в психушке, бросила мужа на произвол судьбы и на домашнее хозяйство, да еще и отпускает идиотские шуточки…
Я стала закрывать аптеку.
– А то грабарь-муж ждет не дождется свою женушку-мормонку, – сказала я все еще сердито.
Павел Зиберт понял, что его шутка не пришлась мне по вкусу. И взглянул на меня с таким огорчением, что я сразу поняла: мы друг другу нравимся.
Но по пути домой меня обуял такой дикий страх, что хоть разворачивайся и езжай обратно, под спасительный кров моей родной аптеки. Что скажет Левин, увидев мое завещание?
Мой супруг ждал меня на кухне с каменным и оскорбленным лицом. Завещание лежало перед ним на столе.
– Это что – шутка? Если шутка, то очень неудачная.
– У деда твоего научилась, – парировала я. – Теперь нет смысла меня убивать, останешься ни с чем.
Левин уставился на меня раскрыв рот. Только теперь он все понял и был просто потрясен.
– Ты совсем сбрендила? Я тут пляшу вокруг тебя, окружаю любовью, заботой и лаской, а ты на полном серьезе полагаешь, что у меня на уме одна мысль – тебя укокошить? Нет, так мы не сможем жить вместе.
Мне даже стало его жалко, и я уже начала раскаиваться. После своей поездки он и вправду стал со мной куда милей, чем прежде. Но я не сдавалась.
– Вы провернули на мои деньги какую-то грязную сделку, – распалялась я. – Губите молодые жизни, наживаетесь на чужом горе!
Тут уже Левин рассвирепел.
– То есть как это на твои деньги? – заорал он. – Да там ни гроша твоего нет, это деньги моей семьи! Будь я и вправду такой злодей, я бы тебя сейчас истязал до потери сознания, пока ты сама у меня на глазах это завещание не перепишешь! А значит, и подпишешь себе смертный приговор.
– Я пока что не старуха, ничем не болею, и зубы у меня еще свои. Так что придется тебе придумать что-нибудь пооригинальнее, чтобы за убийство не сесть.
На лице Левина отразилась напряженная работа мысли.
– Ты можешь выброситься из окна мансарды: самоубийство вследствие тяжелой депрессии.
– Так тебе и поверили, – съязвила я. – У меня в жизни не было депрессий, все мои друзья это подтвердят.
– Я бы заставил тебя написать прощальное письмо, – сказал Левин, – оно бы твоих друзей убедило.
Лютыми врагами смотрели мы друг на друга. Я была на пределе. Не зная, чем бы еще его уязвить, я вдруг разревелась.
– У меня будет ребенок, – всхлипывая, пролепетала я.
– Что-что у тебя будет? Менструация у тебя будет, это уж точно, у тебя перед этим делом всегда истерика.
Я убежала в спальню, чтобы выплакаться в подушку. Вскоре я услышала грохот захлопнувшейся входной двери, а минутой позже – рев удаляющегося «порше».
Домой этой ночью Левин так и не вернулся.
И наутро ни коня, ни всадника не было видно. В ночном халатике я отправилась на кухню ставить чайник. За неимением публики желание плакать прошло. Как раз в тот миг, когда я с омерзением выплевывала ромашковый чай в раковину, вошел Дитер. Отерев рот салфеткой и тяжело дыша, я присела к столу. Дитер бросил на меня пытливый взгляд. Нам обоим было слегка неловко.
– Я заметил, что тебя каждое утро мутит, – озабоченно и почти с нажимом сказал Дитер.
Он молча выдавил лимон и дал мне понюхать. Потом пошел к холодильнику, достал банку с колой и налил мне в стакан.
– Секрет фирмы, – проговорил он, подавая мне напиток.
Я выпила, и, к моему удивлению, это ледяное и довольно противное на вкус пойло действительно мне помогло. Непередаваемо ласковым жестом Дитер погладил меня по голове и удалился.
Мой муж, как-никак все-таки проводивший рядом со мной все ночи (сегодняшняя не в счет), так и не удосужился заметить, как я давлюсь по утрам. А Дитер расслышал даже с другого этажа. Однако если у Дитера появились мысли насчет моей беременности, значит, он должен принять в расчет и вероятность своего отцовства. Или мужчины вообще не умеют считать?
В этот день я была записана на прием к гинекологу. С лихорадочным нетерпением я ожидала результата.
Потом помчалась к Дорит.
– А что говорит будущий отец? – выслушав меня, поинтересовалась она.
– Он еще не подозревает о своем счастье, я же обещала тебе первой сказать.
– Я польщена такой честью, но ему ты все-таки скажи, что первый – он.
В тот день мы вдоволь наговорились о самочувствии и странных прихотях организма во время беременности – тема, которую Дорит любила и раньше, но из чувства такта обсуждала со мной лишь
