эстетические чувства зрителя до самой глубины. Многое в древнерусских произведениях напоминает это искусство вышивания. Сошлюсь хотя бы на произведения Епифания Премудрого, на его золототканое искусство слова, искусство 'плетения словес'. Большие темы, волновавшие древнерусских книжников, по большей части не создавались ими в письме, а лишь переносились в письменность из жизни.
Чтобы почувствовать этот трепет искусства в произведениях Древней Руси, надо читать их медленно, как читали когда-то. Только порой врываются в построенные по традиционным схемам произведения Древней Руси 'элементы реалистичности', того, что на первый взгляд кажется противоречащим отнюдь не реалистической по своему общему характеру древнерусской литературе. Но каждый из этих 'элементов' – как драгоценный камень, вправленный в контрастирующую ему оправу традиционных мотивов и стилистических формул. Древнерусский писатель – церемониймейстер, но церемониймейстер народного праздника, допускающий отступления, вносящий юмор и оживляющий 'литературное действо' шуткой, удачным сравнением, метким, как острие древнерусского 'засапожника'.
Произведения древнерусской литературы следует сравнивать не с произведениями Данте или Шекспира, а с большими эпическими поэмами прошлого, с былинами, фольклорной лирикой, обрядовой народной поэзией.
В изучении эстетического значения литератур прошлого большой вред могут принести неправильные представления о самой сущности эстетического. В последнее время в некоторых статьях, посвященных древнерусской литературе и фольклору, высказывается мысль, что эстетические оценки могут быть применены только к произведениям 'чисто художественным', не имеющим никакого другого назначения.
Так, например, Л. Емельянов в статье 'К вопросу о фольклоризме древней русской литературы' следующим образом характеризует эстетическую сторону 'Повести временных лет': '…природа 'Повести' не эстетическая; в ней нет художественного повествования, а есть повествование историческое…' Те элементы художественности, которые в 'Повести' все же нельзя отрицать, Л. Емельянов объявляет 'бессознательно художественными'. Они бессознательные, так как сознательная цель в 'Повести', по мнению Л. Емельянова, только одна – историческая.
На основании такого рода рассуждений об отсутствии в Древней Руси 'собственно художественных' произведений словесного искусства Л. Емельянов укорачивает историю русской литературы на целых шесть веков. Единственное 'собственно художественное' произведение древней русской литературы до XVII в., по Л. Емельянову, 'Слово о полку Игореве'. Ни 'Моление Даниила Заточника', ни 'Слово о погибели Русской земли', ни 'Задонщина' или 'Сказание о Мамаевом побоище' не являются произведениями 'собственно художественными'. Только с XVII в. начинается, по его мнению, литература.
Конечно, летописи, и в частности 'Повесть временных лет', не 'чисто художественные' произведения, но не в том смысле, что задачи художественные оттеснены в них задачами историческими, а в том, что художественность в них проявляется только в некоторых частях, а в других частях ее нет или, может быть, мало. Летописи – это своды, своды очень разнородного материала. В них есть и чистые документы, и простые погодные записи, и довольно сложные повествования разных жанров. Мы не можем говорить о чистой художественности летописи, как не можем говорить и о чистой художественности какого-либо сборника: в ней соединен разнородный материал, литературный и нелитературный, – жития, документы, ежегодные записи, исторические повести и т. д. Только в этом смысле летопись и не является произведением 'чисто художественным'. Однако Л. Емельянов употребляет выражение 'чистая художественность', 'собственно художественное произведение' в другом смысле. Ему кажется, что произведение художественное не может иметь никакой другой предназначенности, кроме художественной, никаких других целей, никаких других задач. Художественность ради художественности! Художественность в себе! Своеобразное возрождение теории искусства для искусства.
Художественных произведений, предназначенных быть только художественными и не ставящих себе никаких других целей, мы не найдем ни в какую эпоху, ни в каком искусстве. В самом деле, разве Венера Милосская – это произведение чисто художественное, творец которого не ставил себе никаких других целей, кроме целей художественных? Скульптор создавал в ней прежде всего богиню – 'предмет культа'. Венера Милосская ничуть не менее религиозное по своему предназначению произведение, чем икона Андрея Рублева 'Троица'. Разве на этом основании мы можем объявлять эти произведения 'бессознательно художественными' или отвергать их художественную природу? 'Слово о полку Игореве', которое Л. Емельянов объявляет произведением 'собственно художественным', не ставило ли себе целью призвать русских князей к единению перед лицом внешней опасности? Разве эта публицистическая цель 'Слова' выражена в нем менее страстно, чем цель летописца – написать историю родной страны? И разве цель эта могла помешать Пушкину увидеть 'всю неизъяснимую прелесть древней летописи'?
Как вообще можно противопоставлять художественные цели – целям общественным, общественно- историческим, публицистическим и думать, что если 'основная' цель автора не собственно художественная, то художественность проявляется в произведении только 'бессознательно' и 'стихийно'?
Совершенно ясно, что все рассуждения Л. Емельянова о 'законах собственно художественного творчества', о том, что ораторское искусство является 'антиподом' творчеству 'собственно художественному', о независимой 'стихии образа', 'логике образа', о независимой 'потребности художественного выражения' и проч., являются искусственными.
Надо раз и навсегда усвоить мысль, что произведение искусства не имеет целей 'в себе' и не противостоит в этом смысле произведениям, в которых художественные задачи соединены с задачами общественными, историческими, публицистическими и др. Напротив, именно наличие этих задач делает произведения по-настоящему художественными. Как нет произведения без содержания, так и нет настоящего произведения искусства, которое ограничивалось бы задачами 'собственно художественными'. Это в равной мере касается произведений нового времени и древних.
Нет памятников искусства вне истории и вне истории искусства. Художественность не имеет ограничений в самой себе. Она связана с жизнью, с действительностью, она 'играет' на этих гранях. Содержание произведения искусства и художественное и нехудожественное. Эстетические задачи не могут существовать сами по себе. Искусство не есть нечто самодовлеющее. Оно придает окончательную отделку и завершенность всем проявлениям жизни.
Произведению, чтобы оно стало по-настоящему художественным, должен быть дан простор больших задач, широких связей с современной ему действительностью.
Сказанное означает, что и эстетический анализ произведения не может быть анализом 'чисто эстетическим', 'ограниченно эстетическим', 'собственно эстетическим'. Анализ художественный неизбежно предполагает анализ всех сторон произведения – всей совокупности его устремлений, его связей с эпохой, его публицистической, научной, исторической и иных сторон.
Имеет ли значение для художественной стороны 'Повести временных лет' то, что этот памятник был произведением историческим, публицистическим, а если угодно, то и географическим, этнографическим и проч.? Да, имеет, и, безусловно, положительное. Чем больше были задачи, стоявшие перед ее авторами, чем они были сложнее, тем более трудной становилось и решение художественной задачи и тем блистательнее была одержанная ими художественная победа, тем более сложной представала перед нами художественная структура памятника.
Всякое произведение, выхваченное из своего исторического окружения, так же теряет свою эстетическую ценность, как мазок художника, вырезанный ножом из картины. Вот почему попытки интерпретировать художественные произведения вне эпохи и независимо от художников, их создавших, которые предпринимаются сейчас представителями американского и западноевропейского ультраформализма, не только обречены на неудачу, но свидетельствуют о стремлении 'оторваться от истории' в более широком плане: в плане нежелания осваивать культурное наследие прошлого.
Памятнику прошлого, чтобы стать по-настоящему понятым с его художественной стороны, надо быть всесторонне объясненным со всех его, казалось бы, 'нехудожественных' сторон.
