конечно, мечи, восемнадцать одно– и двухлезвийных мечей. Большие, тяжелые, они в умелых руках могли перерубить человека без доспехов пополам. И после вечерней трапезы Дарник наконец утолил общее нетерпение, позволив каждому выбрать из всех трофеев по два предмета.
Показывая пример, себе взял парные мечи и блестящий шлем хлыновского десятского. Кольчугой или чешуйчатым доспехом не прельстился – слишком тяжелые, да и подарок матери – безрукавка – оказался вполне надежен. После этого сам называл того, кто должен был подойти к разложенным на траве трофеям, заодно выстраивая ватажников в определенном иерархическом порядке: Быстрян, Кривонос, Лисич, Меченый и Борть, за ними шли четверо гребцов, Селезень и два хлыновца. Не обошлось, впрочем, и без недоразумений. Так, некоторые хватали себе по два меча или по два доспеха, явно для последующей продажи, на что Дарник, спохватившись, напомнил, что каждый потом на берегу будет таскать это оружие на себе. Аппетиты сразу заметно поубавились. Но впредь, понял он, надо будет вручать трофеи ему самому.
– А как же купеческие товары? – напомнил Кривонос.
– Я еще ничего не решил, – осадил его вожак.
Теперь в ватаге было пять пар бойников в почти полном боевом снаряжении. Старшими в парах Дарник объявил Быстряна, охотников и обоих тростенцов. Селезня и одного из хлыновцев оставил при себе для мелких поручений.
Чтобы как-то особо отметить Быстряна, принесшего в двух схватках на ладье столь существенную помощь, Дарник отдал ему в наложницы Вету, к полному удовольствию Черны и Зорьки.
10
Наутро следующего дня подул устойчивый западный ветер, и гребцы на ладье подняли большой прямоугольный парус, чем немало развлекли остальных ватажников, никогда такого не видевших. Весла уложили на дно и в полной тиши много часов подряд наслаждались плавным скольжением по воде.
Дарник с Быстряном сидели на корме и тихо переговаривались. Молодой вожак хотел узнать из уст очевидца побольше о земле русов. Если словены и русы один народ, то чем они отличаются друг от друга?
– У русов все происходит всегда резче и острее, – отвечал Быстрян. – Правильная размеренная жизнь им скучна. Если тоскуют, то уж так тоскуют, что небу тошно, а если веселятся, то тоже доходят до полной дури.
– Ну а почему, если русы лучшие воины на свете, у них не получается создать великое прославленное государство?
Бывалый воин только криво усмехнулся:
– Когда-то люди очень возгордились и стали строить башню до неба. Бог, чтобы помешать им, придумал всем племенам говорить на разных языках. У русов же, наоборот, бог дал им один язык, но сказал, что понимать они друг друга будут только тогда, когда им будет грозить общая гибель. Вот и грызутся постоянно между собой, удивляя и себя и других то крайним великодушием, то несказанной злобой. А государство у русов есть, но оно похоже на стаю саранчи: то непонятно почему вдруг сильно крепнет, сокрушая все вокруг себя, то впадает в вековой сон безразличия и уныния. Не спеша терпеливо наращивать свои силы – это не для русов. Им всегда надо все и сейчас или не надо совсем. И к своим лучшим людям они относятся так же: то превозносят их до небес, то втаптывают в самую глубокую грязь.
Дарник слушал и переводил горькие слова Быстряна на жизнь Бежети. Как у них там беспричинная сварливость друг к другу была общепринятой, как Смуга Лысый был, в общем-то, безобидным старостой, но все сравнивали его со Смугой Везучим и всячески злопыхали за его спиной, как во время большого лесного пожара все селище дружно вышло к своей Засеке рубить поперечную движению огня просеку и вовремя спасли себя. Даже про лучших людей верно. Кроме Маланки, из женщин во всей Бежети могла читать только шептуха Верба, и ее тоже считали полупомешанной. Вот уж точно – не будь их с матерью изгнания из селища, никогда бы не обрел он своего характера и цели. Равнялся бы на всех и был как все.
Тесное пребывание на торговом судне сближало ватагу гораздо быстрей, чем путешествие по лесным тропам. Уже к вечеру оба хлыновца ничем не отличались от купеческих гребцов, так же шутили и смеялись, так же слушали и исполняли все команды. Рыбьей Крови почти не приходилось вмешиваться, охотники и Меченый с Бортем самостоятельно и согласованно разбивали стан, ставили шалаши и ограждение, даже знали, чьи пары будут ночными сторожами. Дарнику оставалось только выбирать место для малого ристалища и проводить боевые занятия. Никто не возражал, на деле убедившись в полезности приобретенной ловкости. Раненые, и те старались не отставать. Изменились лишь некоторые склонности: если прежде все предпочитали упражняться с мечами, то теперь больше хотели научиться действовать лепестковым копьем. Меченый с Бортем, испросив разрешение и вооружившись точильными камнями, из двух самых неказистых мечей стали готовить лепестки для своих будущих лепестковых копий.
Сам Дарник тоже не прочь был поучиться. Достав парные мечи, примеривался, он старался вспомнить, как сражался ими в своем сне. Мечи были легкими и удобными, они будто сами просились опробовать себя в поединке. Быстрян, знакомый с этим оружием, показал, как именно нужно изогнутым перекрестием захватывать и выбивать из рук самого сильного противника любые мечи и секиры.
Он вообще оказался неоценимым помощником, этот тридцатилетний гридь, умел читать, знал умножение и деление и охотно занял место Лузги по обучению ватажников словенской грамоте.
Ночью, когда укладывались спать, Черна зачем-то услала Зорьку и задала Дарнику долго мучивший ее вопрос:
– А ты правда отдал бы меня лучшему воину из Хлына?
И такое в ее глазах было желание услышать приятный ответ, что Маланкин сын не решился сказать ей правду, заверил, что готов был уже в тот момент устроить хлыновцам ту резню, которую они получили на ладье. Черна с восторгом кинулась ему в объятия, а Дарник после этого долго размышлял: почему женщины такие наивные и почему им так хочется слышать о себе одни хвалебные слова?
Новый день принес еще более приятное плавание. Майское солнце уже прогрело воду, и путники несколько раз останавливались, чтобы просто искупаться. Но Рыбья Кровь и здесь не утратил свои военные замашки, распорядившись упражняться в плавании с оружием.
– Ну вот! И сам не отдыхает, и нам не дает, – пожаловался один из гребцов, чем вызвал дружный смех остальных.
Все жестокое и кровавое было окончательно забыто, раненые чувствовали себя заметно лучше, а сидячее скованное пребывание в ладье побуждало на остановках много и в охотку двигаться.
Если до сих пор окрестные места были дики и безлюдны, то сейчас все вокруг даже без присутствия людей говорило о том, что это край обжитой. Поваленные и сложенные рядами бревна, торфяные ямы, развешанные на деревьях борти, огороженные жердями поля и пастбища. Дважды без остановок проплывали мимо небольших селищ.
Когда чуть спал жар полуденного солнца, впереди показался широкий речной разлив, куда устремлялись воды реки, по которой они плыли.
– Это и есть Танаис, – объявил Быстрян.
Дарник ощутил легкое волнение: конец лесным пустошам, вот она, главная торговая река Русского каганата. Еще несколько верст, и будет пограничный град Перегуд.
Неожиданно Быстрян посоветовал ему пристать к берегу на ночевку:
– Лучше с утра пораньше и прямо на торжище.
Дарник понял, что он чего-то недоговаривает, и согласился, хотя другие ватажники не прочь были заночевать в городском посаде. Пока бойники разбивали стан, гридь отозвал вожака в сторону.
– Что ты собираешься в Перегуде делать? И что будут делать остальные?
Дарник удивился, как это можно знать заранее, но, поразмыслив, решил, что в своих опасениях Быстрян совершенно прав. Но если бравый вояка ожидал, что молодой вожак спросит у него совета, то он глубоко ошибался. Дарник хотел все делать только сам.
Собрав хорошо поевших и отдохнувших ватажников, он обратился к ним с вопросом, хотят ли они остаться вольными бойниками или быть братством бойников, которые всегда заодно не только на ратном поле, но и в мирной жизни.
– А зачем ты нас спрашиваешь об этом? – удивились ватажники.
– А затем, что не хочу от вас удара в спину, – сказал Рыбья Кровь. – Если хотите быть вольными, то тут
