белье и проводили в верхнюю комнату, где за накрытым столом его ждали самые разнообразные яства и напитки.
Все было похоже на одну из сказок, что читал вслух Лузга. Это мне в наказание за то, что я над ними смеялся, подумал Дарник, а в спальне еще красавица превратится в уродливую старуху. Найдя обрывок тонкой веревки, он незаметно привязал к правой ноге свой нож.
Пока он в одиночестве ел, не притрагиваясь к напиткам, мимо него из одной двери в другую шмыгали те пожилые женщины, что были с ним внизу. По шепоту и возне за одной из дверей он понял, что там находится спальня, в которой его ждет вдова с пухлыми кистями рук.
Вдруг в трапезную вошел высокий молодой мужчина в дорогом кафтане. Дарник вспомнил, что видел его на поединке, где тот выделялся своим мрачно-беспокойным поведением. Присев на скамейку к столу, незнакомец пристально посмотрел на Дарника, после чего сказал, что готов заплатить, чтобы вместо него войти в спальню к вдове. Предложение пришлось как нельзя более кстати, и бежецкий вожак тут же назвал сумму в двадцать дирхемов. Мужчина вместо серебряных дирхемов отсчитал три золотых солида.
Затем появилась одна из женщин и повела Дарника в маленькую чистую комнатку, где стоял узкий топчан с несколькими подушками и пуховым одеялом. Закрыв дверь на задвижку, Дарник лег в постель и провалился в глубокий сладкий сон, чувствуя удовольствие не столько от происходящего с ним, сколько от временного перерыва в исполнении обязанностей вожака.
Под утро он пробудился от тихого говора за дверью. Прислушавшись, понял, что это прощается с вдовой мужчина в дорогом кафтане. С улыбкой поудивлялся их нежным словам и заснул снова. Второе пробуждение было менее приятным. На рассвете гонец привез в Перегуд известие о подвигах Дарника в Хлыне, и юного героя потребовал к себе городской воевода. Десятский с булавой и два гридя с мечами имели грозный вид, хотя и были несколько смущены, что приходится вытаскивать вчерашнего победителя из супружеской постели. Выходя к ним, Рыбья Кровь мельком увидел во всей домашней красе и саму вдову со всеми ее мягкими формами, припухшими губами и бессонными тенями под глазами – восхитился, но нисколько не пожалел о своем обмене накануне вечером.
Воеводский дом был совмещен с большой гридницей. Весь гарнизон состоял из двухсот воинов, которые были разбиты на четыре суточных полусотни, и сейчас здесь происходила их утренняя смена: снимались и надевались доспехи, составлялось в козлы оружие, кто-то на ходу уже подкреплялся мясом с хлебом. Но Дарнику не дали ничего как следует рассмотреть, повели на второй ярус к воеводе.
Воевода, большой дородный мужчина с седыми вислыми усами, выслушав рассказ Дарника о событиях в Хлыне, глубоко задумался. Он уже знал и о роковом поединке, и даже об отклонении боевым вожаком своих ночных обязанностей. Перед ним был явно незаурядный отрок, который весьма умело управлял своей разношерстной командой. Судить его за поджог городища он не собирался – хлыновцы всегда вели себя слишком вызывающе, – хорошо, что нашелся кто-то, сумевший достойно проучить их. В то же время то, что сойдет этому молодцу в Перегуде, непременно свернет ему шею там, на юге, в столице Короякского княжества. Зато здесь, на пограничье, такой человек очень пригодился бы.
И воевода предложил Дарнику стать полусотским перегудского гарнизона, предупредив, что в противном случае в Корояке его ждет суровый княжеский приговор. Маланкин сын понял, что если он откажется, то воевода прикажет его схватить и отвезти к князю, и попросил себе время подумать. Воевода нехотя согласился.
По дороге из города Дарник сделал себе на торжище подарок: на три солида купил степной лук со всеми его приложениями и даже с дюжиной стрел, готовых к немедленному выстрелу. Возле ладьи он застал всех ватажников, которые живо обсуждали, как идти освобождать своего вожака, и несказанно обрадовались, увидев его живым, здоровым, да еще и с дорогой покупкой.
Еще больше удивил их Дарник, рассказав о предложении воеводы.
– И ты отказался? – не поверил Кривонос.
– С такими воинами, как вы, я могу быть в Перегуде только самым главным воеводой, – куражась, ответил вожак и приказал готовиться к отъезду.
Но едва они стали грузиться на ладью, как рядом возник тот же десятский с двумя гридями, что сопровождал Дарника с утра к воеводе.
– Воевода не велел, – сурово проговорил десятский.
Дарник со значением взглянул на своих старших, и за спинами перегудцев тотчас возникли четверо или пятеро ватажников.
– А мы рыбку половить. Можете и вы с нами.
И не успели гриди взяться за мечи, как их уже схватили и, крепко держа за плечи, усадили в ладью.
– Что вы делаете? – удивлению десятского не было предела. – Воевода крепко накажет.
Ладья уверенно вышла на середину реки и быстро пошла вниз по течению.
– Опомнитесь. Мы княжеские гриди, за нас вам не сносить головы, – твердил свое десятский.
– Покажи им. – Рыбья Кровь дал знак Кривоносу.
Тот вместе с Лисичем принялся доставать из-под купеческого товара ватажное оружие: лепестковые копья, сулицы, мечи, доспехи и луки и раздавать его бойникам.
Верст через пять перегудцев высадили на левом берегу реки и вместе с оружием отпустили.
– Только пускай воевода пошлет за нами по крайней мере сто человек, на меньшее мы не согласны, – посоветовал им на прощание под общий смех Дарник.
– А если они действительно устроят погоню? – тревожился Кривонос.
– А ты как думаешь? – спросил вожак у Быстряна.
– Если умный, то не устроит. Гонца послать в Корояк может, но погоню вряд ли.
Но какие-то сомнения все же оставались, и два дня на корме сидел кто-нибудь из раненых, зорко поглядывая назад.
Дарник тоже сидел у кормового весла, но смотрел только вперед. Он заметил, что настроение на ладье как-то изменилось. Вслушиваясь и всматриваясь в своих товарищей, долго не мог понять, в чем тут дело, наконец понял. Его слова о братстве бойников и клятва, которую он придумал, чтобы на время придержать длинные языки ватажников, подействовали на всех самым завораживающим образом. Даже Быстрян, который, казалось, все прекрасно понимал, и тот почему-то поверил в это. Ну что ж, решил Дарник, братство, так братство, он ничего против не имеет.
Чем дальше на юг, тем берега Танаиса становились все более населенными, помимо селищ и рыбачьих лодок встречались купеческие или охотничьи стоянки, и везде их ладью приветствовали радостными возгласами и охотно вступали в любой малый товарный обмен. На дневной или ночной стоянке скучно тоже не было. Боевые упражнения, изучение грамоты и умножения, чтение по третьему или четвертому разу пяти свитков Лузги, задушевные разговоры у костра – все это еще больше сплачивало ватагу. Однако и в сугубо мирных беседах молодой вожак нередко сильно удивлял своих товарищей. Так, когда однажды заговорили о потусторонней жизни, кто бы какую себе хотел иметь, и спросили мнение Дарника, он ответил, что вообще не хотел бы никакого продолжения своей настоящей жизни.
– То есть как? – удивились все.
– Хочу, чтобы потом совсем ничего не было. Чтобы я погрузился в вечное забытье, без снов, и все.
– Но почему? – взволновались ватажники.
– Потому что любая другая жизнь будет хуже той, что есть у меня сейчас. Потому и хочу жить так сильно и интересно, чтобы мне не захотелось ничего другого.
И снова смотрели они на него с неким священным ужасом, как тогда, после резни хлыновцев. Зато с особым пылом льнули к нему Черна и Зорька, и это казалось хорошим возмещением за отчужденность братьев-мужчин.
На пятый день пути по реке селища, огражденные поля по берегам пошли одно за другим. Мимо скользили то ладьи с товаром, то лодки рыбаков, то плоты-паромницы с установленным на них для повозок дощатым настилом. От рыбаков ватажники узнали, что князь в Корояк из похода еще не вернулся, ведь еще самое начало лета, и будет он лишь к осени. Хорошее или плохое это известие, никто сказать не мог.
Вскоре по правому берегу на высоком холме показалась столица северного княжества Корояк. Город был обнесен кроме тына еще двухъярусной деревянной стеной. Внизу у реки, насколько хватало взгляда, шли огороженные заборами усадьбы с садами и высокими избами. У деревянного причала стояло множество
