Отдельная тема, продолжал на следующем уроке Ищенко, - завещание и смерть Ильича. В нем мы вправе искать прощание Ленина со всей его завершающейся жизнью и обращение к жизни новой. О завещании до сих пор идет много споров, о полной ясности не приходится и мечтать. Я лично думаю, что главный претендент на него - короткое письмо, которое Крупская в двадцать четвертом году передала Троцкому на хранение. Письмо без адреса, есть только дата - первое декабря двадцать второго года, то есть написано оно через несколько дней после выступления Ленина на съезде Коминтерна, о котором раньше речь уже шла. Предназначалось оно всем и каждому, но, судя по намекам в дневнике Крупской, формально было послано именно Троцкому.
В письме после беглого анализа положения дел в тогдашней России Ленин писал: “Семнадцатый год, как это ни горько признать, не был революцией - он лишь обозначил поворот. Пролетариат и партия оказались способны сделать только первый шаг, впрочем, и последнее немало. Революция, - продолжал он дальше, - происходит тогда, когда общество больше не может переносить сложность собственной жизни, поняло ее бессмысленность и никчемность. Год за годом, плутая никуда не ведущими ходами и тропами, то и дело оказываясь в ловушках и тупиках, люди безмерно устали и уже не верят, что сами найдут дорогу к Спасению. Вконец отчаявшись, они становятся на колени и обращаются к Богу. Они молят вразумить, и Господь, видя их страдания, их искренность и раскаянье, снисходит. Он говорит, что мир, который они построили, мир, где, по признанию философов, из добра рано или поздно рождается зло, а из зла - добро, - не что иное, как приют греха, и его следует разрушить до основания. Будто Содом, предать огню и бежать не оглядываясь.
Революция, - продолжал Ленин, - есть решительный крест на всем прошлом пути человека, пути от рождения к неизбежной старости и смерти. Свободно и честно мы должны отказаться от искушения независимого взрослого существования и раскаяться, признать себя Блудными сынами. Каждый из нас - маленький заплутавшийся ребенок, и Господь, истинный Отец и Спаситель, ждет его, чтобы прижать к груди. Как бы далеко мы ни зашли, мы обязаны вернуться в детство, потому что жизнь младенца проста и пряма, греху в ней негде укрыться. Только так, снова - и теперь уже навсегда - став детьми, мы сможем спастись”.
Не заблуждался Ленин и насчет того, что ждет его после кончины. Не раз, например, он говорил Крупской, что пусть не при жизни, так сразу после смерти, но Иудин поцелуй его настигнет. И еще говорил, что, хоть Господь когда-то сказал человеку: из праха ты вышел - в прах и возвратишься, тот же “иуда” ему, Ленину, сделать это не даст. Крупская подобных разговоров не любила, никогда их не поддерживала и лишь на похоронах поняла, что муж хотел ей сказать.
Ленин, рассказывал после перемены Ищенко, лежал в гробу в Колонном зале Дома союзов. Цекисты окружали его плотным кольцом, даже несколькими кольцами и каждый, легонько толкаясь бочком, пытался продвинуться поближе. И тут вдруг неведомо откуда возник Сталин. Невысокого роста, быстрый, верткий, он с ходу прорвал живой кордон и бросился к изголовью гроба. “Прощай! Прощай, Владимир Ильич! Прощай!” - бледный, порывисто, страстно он схватил руками голову Ленина, приподнял, прижимая к груди, к самому сердцу, потом чуть отодвинул и крепко-крепко поцеловал Ленина сначала в обе щеки, затем в лоб. Обвел всех взглядом и так же резко, словно отрубил прошлое от настоящего, отошел.
Тот же Сталин следующим утром, когда на оргбюро Крупская сказала, что Ленин просил, чтобы его тело кремировали, твердо ответил, что сожжение, кремация не согласуется с русским пониманием любви и преклонения перед усопшим. Это было бы оскорблением его памяти. В сожжении, рассеянии праха русская мысль всегда видела как бы последний, высший суд над теми, кто подлежал казни.
Но бог с ним, со Сталиным, продолжал Ищенко, вернемся к Ленину. Крупская писала в дневнике, что весь последний год, когда они ездили на прогулку за пределы сада, Ильич как-то особенно старательно кланялся встречавшимся крестьянам, рабочим, малярам, что красили в Горках крышу. Едва завидев, что кто-то идет навстречу, он здоровой рукой быстро снимал кепку и обнажал голову. Крупская внесла в дневник и чьи-то слова, что эти его манипуляции, постоянное обнажение и склонение головы перед лицом беднейшего крестьянства и пролетариата, было бессознательным покаянием, но, думаю, была права, когда с ними не согласилась.
О третьем, лично Лениным организованном отряде - его обычно называют Латгальским - достоверно известно немногое. Оттого, говорил Ищенко, столько слухов и домыслов. На уроке, там, где возможно, мы будем держаться фактов, лишь когда их совсем не станет, я позволю себе ряд предположений. Датой основания Горкинской коммуны - прямой предшественницы Латгальского отряда - считается третье февраля двадцать третьего года, и первое, о чем безусловно необходимо сказать, - ее никто и ни при каких условиях не дал бы организовать, то есть коммуны никогда не было бы, если б не ленинский дар конспиратора. Все устроено было так, что формально к ее созданию он даже не имел отношения. Прикрытием в тот раз выступила Крупская, отлично сыгравшая роль наивной восторженной идеалистки, до последней степени измученной болезнью мужа. В общем, человека, спрос с которого невелик. Более того, и дальше, чтобы не вызывать подозрений, сам Ленин распускал о коммуне слухи, один нелепее другого.
В конце января двадцать третьего года Крупская за обедом предложила проверить въявь, как это - жить коммуной. Врачи были уже предупреждены, что она просто хочет развлечь мужа и надеется, что ее поддержат. Ленин был тогда плох, последний приступ дался ему особенно тяжело, и он не то что говорить - с трудом ел. Будто не видя, что он устал от белиберды, Крупская целый час выпытывала его мнение о коммуне, пока он, словно от мухи, не отмахнулся от нее рукой. Впрочем, за столом были единодушны: Ленин ясно дал понять, что не возражает.
Дело происходило в субботу, а уже в ближайшую пятницу Крупская опять же за обедом торжественно объявила список тех, кто дал твердое согласие войти в коммуну. По именам перечислять их я здесь не буду, скажу, что называется, “мелким оптом”. Итак, Горкинскими коммунарами стали, с одной стороны, крестьяне из ближайшей деревни, она тоже называлась Горки (общее число сорок душ), а с другой - все, кто обитал в рейнботовском имении (Ульяновы, включая Ленина и его малолетнего племянника Елизарова, всего девять человек), обслуга от коменданта до уборщиц (двадцать три человека), а также охранники, как я уже говорил, по большей части они были латышами (всего тридцать бойцов из особого отряда ОГПУ, командир - Пакалн). Кстати, и среди деревенских треть была беженцами из Латвии, и лифляндцы нередко выступали единым фронтом.
Через день состоялось первое собрание коммунаров, на котором Крупская, поздравив всех с началом новой жизни, предложила ввести в коммуне научную организацию труда - среди прочего обязательный выходной день. Ленину она потом жаловалась, что не ожидала, что это невинное предложение вызовет яростные споры, главное же - что в итоге после ругани и примирений участники сойдутся на столь странном компромиссе. Кашу заварили крестьяне, долго решавшие, должна ли отдыхать и скотина. В конце концов постановили, что не должна, поскольку не является членом коммуны и принять ее сейчас тоже невозможно по причине недостаточной сознательности.
Едва миновали скотину, встал какой-то молодой мужик и заявил, что они, деревенские, недовольны тем, что два года назад в Горках разрушили церковь. Молиться негде, и из-за этого дожди льют когда не надо. Хлеба то мокнут, то сохнут, даже траву после сенокоса, и ту не просушить. Но Крупская давать деньги коммуны на церковь наотрез отказалась, и мужик свое предложение снял, однако в обмен потребовал, чтобы в коммуну доизбрали еще одного члена, а именно Господа Бога, и стал объяснять, что Он явный трудовой элемент: создал солнце, землю, самого человека - обойти его никак нельзя. Крупская бросилась возражать, но мужик ее срезал, язвительно добавил: “Вообще все началось не с вас, не с большевиков. Он первый работал шесть дней, а потом, по-научному, на седьмой, почил от дел”.
Когда вопрос поставили на голосование, к деревенским чуть не поголовно присоединились охранники, и Господь легко прошел. Причина смычки, рассказывала Крупская Ленину, выяснилась довольно скоро. На том же заседании люди Пакална, развивая успех, едва ли не ультимативно потребовали включить в число коммунаров, кроме Господа, еще и Богоматерь. Крупская обреченно спросила, на каком основании, и они, помявшись, стали объяснять, что Дева Мария уж больно милостива, в Латвии и в России многие считают, что с Пасхи до Пятидесятницы она освобождает от мук всех грешников в аду. Иметь такого человека в
