военных лет даже в сезон по вечерам пляж считался закрытым и на вышке никто не дежурил.
Но, когда первые из коммунаров подошли к воде, толпе сделалось ясно, что наверху кто-то есть. На фоне круглой яркой луны четко выделялась стоящая лицом к морю человеческая фигура, и люди с особенно острым зрением утверждали, что на вышке - тут нет сомнений - любимый интернатский учитель Полуэктов. Их не смущало, что Полуэктов был известен в городе почти двухметровым ростом, фигура же явно вполовину короче. Дело в том, объясняли они, что Полуэктов стоит на коленях. Скорее всего, так и было: на вышке, будто Симеон Столпник, молился именно отец Никодим. “Таганрогский Вестник” в этом не сомневался, по обрывкам слов, временами долетавших до толпы, его корреспондент даже восстановил одну из молитв, по стилю очень похожих на те, с которыми отец Никодим и при нас обращался к Господу.
Он говорил: “Господи, любимый мой Господи, вспомни, как Ты сам шел по водам и они не расступались, не хуже тверди земной держали Тебя. Безгрешный, неотягощенный злом, Ты был легок, почти невесом, и покоить тебя им было в радость. Посмотри, Господи - разве эти дети не праведны, не чисты, как Ты Сам? Даже если кто-то из них прежде нарушал заповеди, они столько страдали, что давно уже искупили свой грех. Господи, Боже мой, ненаглядный, единственный Боже, - заклинал он Христа, - сотвори чудо: не дай пучине вод разверзнуться под их ногами, ведь и помыслы их тоже чисты. Они поднялись в путь не суеты ради, они идут к Тебе, в Твою Святую землю, они веруют в Тебя и, как и Ты, готовы жизнь положить, чтобы спасти последнего из грешников”.
Когда первые из коммунаров ступили на идущую прямо на юг в Иерусалим лунную дорожку, специально расстеленную для них Господом, она, словно непрочный плетеный настил, напряглась, прогнулась, по ней пошла рябь - и толпа замерла. Однако Полуэктов стал молиться еще истовее, еще громче и яростнее, и дорожка, будто испугавшись Божьего гнева, выровнялась, сделалась по-старому гладкой. Впрочем, тут, у берега, на мелководье никакой опасности для коммунаров не было. Потом почти до горизонта детдомовские отряды шли по ней, как по набережной, мощно, уверенно печатая шаг, и лишь на линии, разделяющей небо и море, то ли из-за налетевшего шквала, то ли она просто устала их держать, с дорожкой опять начались нелады. Но и здесь обошлось. С одной стороны, в толпе, хоть и на пределе зрения, видели, как курсанты словно в немом кино, точным балетным движением сбросили винтовки в воду, а с другой, похоже, во второй раз, был услышан Полуэктов, быстро, почти лихорадочно зачастивший свою молитву. Так или иначе, дорожка снова разгладилась.
Коммунары давно скрылись за горизонтом, но собравшаяся на набережной толпа продолжала стоять, лишь когда рассвело, народ стал расходиться. Повода вроде бы не было, но настроение у всех было печальное. Люди друг с другом даже не прощались, просто тихо шли домой. Вообще было такое чувство, что, что бы ни было дальше, таганрогцы от этой истории очень устали и хотят ее поскорее забыть. Газетчики были уверены, что постепенно они отойдут, все примут и все переварят, и еще долго поход коммунаров в Святую землю будет главной темой городских посиделок. Но потом признали, что ошиблись, - в разговорах детдомовцев почти не поминали.
Что же до того, дошел ли кто из коммунаров до Малой Азии, то лично я в их успехе сомневаюсь. Данный вопрос занимал не меня одного. Но ответа нет и сейчас. “Таганрогский вестник” после закрытия возвращавшийся к той ночи скупо и неохотно, в номере от пятого июля сообщил, что в сети к феодосийским рыбакам попали семь тел утопленников, по виду детских, но в воде они находились больше месяца, и опознать погибших не получится. Впрочем, газета оговаривалась, что это почти на двести километров западнее дороги, по которой шли детдомовцы. Что трупы могло снести к Крыму течением, никто и не заикнулся.
Через месяц после публикации об утопленниках - вряд ли здесь есть связь - из Москвы прибыла комиссия союзной прокуратуры. Ею заново были допрошены и городские власти - от секретаря горкома партии до рядовых чоновцев - и те, кто работал в детдоме. Особенно интересовала следователей фигура Полуэктова. Чекисты ничего любопытного рассказать о нем не сумели, другое дело - коллеги отца Никодима из бывших гимназических учителей. Против ожидания на допросах они держались весьма откровенно. Из их показаний явствовало, что именно Полуэктов подвел детдомовцев к мысли пешком перейти Черное море. Сделано все было очень умело, так что в конце концов коммунары начали думать, что это решение принято ими самостоятельно, а Никодим, наоборот, их удерживает.
Они говорили, что несколько месяцев, причем не таясь, Алексей Николаевич убеждал воспитанников Коммуны, что только они, дети, они единственные могут спасти наш несчастный мир, и главное, что необходимо для победы над злом, - освободить Святую землю. Будучи учителем географии, он на уроках показывал им кратчайшие пути из Таганрога через Кавказ, Анатолию и Сирию в Палестину. Даже задавал их учить, а потом спрашивал и ставил в журнал отметки. Когда воспитанники поверили, что только от них зависит, будет ли спасен мир, Полуэктов вдруг все разом переиграл, стал говорить коммунарам, что идти через Кавказ - гиблое дело, настоящих дорог там нет, одни караванные тропы, в которых и среди местных разбираются немногие. Вдобавок это огромный крюк. Идти надо напрямик, по морю.
Некоторые из детдомовцев сомневались - спрашивали его: разве обычный человек, не Христос, может идти по водам, не утонут ли они? В ответ он называл их Фомами Неверующими и снисходительно объяснял, что вера - краеугольный камень мироздания, она укрепляет не только человека, но и стихии вокруг него, безверие же, наоборот, все рушит. Если они правы перед Богом, если воистину чисты и непорочны, пускай ничего не опасаются: идти что по воде, что по брусчатке - разницы нет. Пучина поглотит лишь грешников, не способных спасти и самих себя, да тех, в ком недостаток веры. И тут же принимался издеваться, спрашивал воспитанников: может быть, ими просто овладела немереная гордыня, с чего они вдруг взяли, что могут спасти Адамов род, и насмешливо добавлял: “Я ни от кого не скрывал и не скрываю: гордыня - грех, большой грех”.
На взгляд горожан, вышеприведенного было достаточно для серьезных обвинений, но Московская комиссия показаний коллег отца Никодима будто не заметила. Она и у учителей, а позже и у Полуэктова допытывалась ответа только на один очень странный для советской юстиции вопрос: почему он перестал молиться и спустился с вышки еще за три часа до рассвета. Не обрек ли он тем коммунаров на неизбежную гибель? Интернатских преподавателей, всех без изъятия, данное предположение ставило в тупик, и ничего путного от них так и не добились.
Полуэктов же, державшийся на следствии вполне спокойно, заявил, что, во-первых, прокуратуре доказать подобные обвинения будет нелегко: кто вообще сказал, что дети погибли, а не идут сейчас где- нибудь по Малой Азии? Во-вторых, заявление, что он перестал за них молиться, тоже бездоказательно - если искренне веруешь в Господа, до Него отовсюду рукой подать - на вышке ты или в своей комнате. В- третьих: абсурдно думать, что его молитвы могли значить для Господа больше, чем молитвы самих детдомовцев. Наверное, его доводы прозвучали убедительно, во всяком случае, ни ареста, ни суда не последовало. Тем не менее, в Таганроге Полуэктов оставаться не захотел и, едва дело было закрыто, из города уехал.
Отголоски азовской истории докатились и до Туапсе, где местный “Обозреватель” писал, что в Таганроге, после нежданной и очень сильной грозы, разразившейся в середине августа, к ликованию жителей, все пришлые беспризорники по радуге ушли из города. Добавлю сюда и еще ряд заметок. “Николаевский телеграф” в очень сочувственной статье объяснял читателям, что беспризорники пытаются вырваться из залитой кровью и горем России и, дойдя до Святой земли, там, в Иерусалиме, ее отмолить. Но добраться до Палестины удастся немногим. Остальные так и будут блуждать, как слепцы, а когда кончатся силы, погибнут.
“Телеграфу” вторил “Новороссийский обозреватель”, сообщивший подписчикам, что беспризорные при виде любого города говорят друг другу: “Вот он, Иерусалим! Это он!!!” и надеются, верят, что наконец дошли. “Керченские новости” отмечали, что коммунары убеждены, что в снарядах и пулях, которые отлили из переплавленных колоколов, сохраняется святость. Можно даже не целиться, так и так они настигнут грешника. Беспризорники из другого отряда объясняли корреспонденту, что на пулях следует выкарябывать слова любви и всепрощения и не только потому, что прощать хорошо. Просто тогда грешник, приняв в себя кусок освященного металла, в самый миг, когда он войдет в его тело, уверует и раскается. Смерть он примет чистый, как младенец, и будет спасен.
Что же до того, скольким из детдомовцев удастся прикоснуться к Святой земле, то прогнозы газет за редким исключением были безрадостны. Суда, которые соглашались взять коммунаров на борт (почему, не знаю, но подозреваю, что причина одна - саботаж), были ветхие и плохо держались на воде. Вдобавок их
