кисель, влажность, отчего с каждым шагом все сильнее наваливался груз усталости; на сандалиях и торчащих пальцах ног образовался толстый слой пепельно-желтой пыли, пыль оседала и липла к телу, противно скрипела на зубах; проведя пальцем по щеке, я оставил на ней светлую дорожку, палец же мгновенно почернел. И все-таки я опоздал. Несмотря на спешку, хотя, конечно, вы можете выразить сомнение, возразить, что не так-то я и спешил, отнюдь, очень похоже, что опоздал я намеренно, ввиду понятных только мне причин, боясь и не желая встречи, которая все же произошла, но, так или иначе, делать нечего, так было - я действительно опоздал. Свернув в проулок за лавкой жестянщика (над проемом дубовой двустворчатой двери висела начищенная до сияния сковорода на длинной ручке), я увидел бредущую мне навстречу (а точнее - разбредающуюся) толпу и, конечно, сразу понял, что собрание пресловутых минеев, о котором, естественно, за дополнительное вознаграждение мне сообщил мальчик- посыльный из придорожного трактира, кончилось. По его словам, а я доверял ему, хотя, должен признаться, по сути, не доверял никому и никогда, зачем, какой смысл, но теперь, находясь в безвыходном положении, доверять был обязан, ничего большего или меньшего мне не оставалось, хочешь или не хочешь, короче, понятно, он уверял, что здесь я обязательно встречу Иегошуа, смогу с ним переговорить, и, возможно, чем черт не шутит, даже ее, женщину моего вдоха и выдоха, которую и соблазнило это бесхребетное существо, но, прошу прощения, точно я ничего не знал, признаюсь, я только начал распутывать ловкую паутину, коей оказался связанным с головы до пят. Но тут ручейки толпы охватывали меня, словно пальцы чужую кисть при римском рукопожатии, и я сообразил, что опоздал. Должен признаться, я имею на это право и, кроме того, просто обязан: изобразя гримасу разочарования, про себя я вздохнул с облегчением. И, очевидно, вы с полным правом можете схватить меня за руку и сказать, как же так, милостивый государь, значит, вы действительно не желали встречи с Иегошуа, и потом, простите, я не понял, после чего, перебив вас, я отвечу, что во мне боролись, одолевая попеременно, но и одновременно два противоположных желания: с одной стороны, меня томило желание раз и навсегда, так или иначе, была не была, сейчас или никогда, узнать все как есть, что касается его и ее, меня и ее, его и меня, но, с другой стороны, меня обуревало стремление к покою, ведь ты ничего точно не знаешь, уговаривал я сам себя, а вдруг что-то не так, ошибка, попадешь впросак, наверняка неизвестно, лучше потом, как-нибудь еще, главное - не сегодня, всему свое время, делу время - потехе час, короче - где наша не пропадала. И все-таки, как говорят, для очистки совести, чтобы потом не иметь к себе никаких претензий, это, кстати, если вы успели заметить, мой принцип: делать все так, раз и навсегда, чтобы не иметь к себе никаких претензий, не надеясь больше ни на кого, да и на кого мне надеяться; короче - я смешался с редеющей прямо на глазах толпой, на всякий случай спрашивая у встречных и поперечных, не видели ли они учителя, меня посылали в разные стороны, указующие персты дырявили воздух перед моим носом, я послушно плелся в сторону жеста, со стороны главного входа обогнул синагогу, как-то незаметно стало темнеть, сразу за изгородью начинался желтый сухой пустырь, поросший полынью и заваленный грубыми каменьями; за северным приделом тянулась аллея из чахлых олив, переходящая в редкую оливковую рощицу; а за спиной, на холмах, нависал бело-золотой город. Иегошуа я заметил внезапно. Расползающееся месиво толпы составляло кое-где бурлящие водовороты; повернувшись, собираясь двинуться в обратный путь, я заметил между олив, образующих нечто вроде аллеи, кучку из десяти-двенадцати мужчин страннического вида, которые, разговаривая между собой, иногда разворачивались в сторону лежащего на земле валуна, поросшего рыжей травой или мхом, издалека было не видно; за ним, вполоборота ко мне и прислонившись спиной к камню, сидел некто худой и плешивый, в накинутом на плечи бурнусе; а все вокруг стояли в напряженной, точно слушающее ухо, позе ожидания. Конечно, вы хотите спросить, узнал ли я его сразу, но, к сожалению, уверяю вас, мне трудно ответить определенно, не покривив при этом душой, ибо что-то действительно, признаю, заставило меня сделать шаг в сторону, меняя ракурс взгляда, чтобы лучше разглядеть сидящего на земле, которого остальные столь явно одаривали молчаливый почтением, но узнал ли я его сразу или в следующий момент, когда, то ли услышав, то ли почувствовав мое движение, он повернул свое столь знакомое лицо со слабовольным западающим подбородком, покрытым рыжеватой редкой бородкой, которая путалась с длинными, давно не мытыми волосами, спадающими с висков, ибо затылок был полностью лыс. Он повернул почти не изменившуюся за десять лет, только, возможно, еще более обрюзгшую физиономию с узким лбом, несколько расширенными устьями залысин, с изможденными дряблыми щеками, чуть припухлыми под глазами, что и раньше бывало у него после длительного приступа живота, когда любая пища вызывала рези и тошноту, весь мир был не мил, тетка Мария обычно пичкала его дубовой корой и настоями трав, но ничего не помогало, глаза, как и сейчас, полные тоски, западали, черты лица по-птичьи заострялись, во всей фигуре был некий скрытый надлом, будто не давала покоя боль в позвоночнике или мозгу - не знаю, проверить невозможно, боюсь ввести вас в заблуждение, точно не помню, возможно, вероятно, что узнал я его сразу. Зато, и это несомненно, никаких натяжек, ни-ни, и не думайте, ручаюсь чем угодно, в то же мгновение перед моим, как говорится, внутренним взором промелькнула совсем другая сценка, происшедшая однажды, десять лет назад, когда мы втроем возвращались лесной дорогой домой, случайно попали под дождь, и Магда, решив просушить волосы, которые еще ни разу не подрезала, распустила их, и они рассыпались по плечам каштаново-золотистой волной, заскользили, как лавина, закрывая тонкие руки, девически-припухлую грудь и спину сплошной пеленой. Невозможные, невероятные, небывалые волосы, виденные мною всего один раз с тех пор, как, но ведь все равно она исчезла, и ее жест, отточенно женский: согнутая в локте рука, обнажающая пепельную подмышку, поправила и приподняла волосы с затылка, высвобождая еще; представляете, тяжелая пенная волна, она могла бы снять платье, как леди Годива, и шалаш волос скрыл бы полностью ее стыд, - и из-под руки вопросительно взглянула не на меня, хотя до ее волос и наготы, позы и струнной грации дело было только мне, а на него, Иегошуа, который даже не повернул головы и продолжал сидеть почти как сейчас: прислонившись худой спиной к стволу дерева. Содрогнувшись внутренне от спазмы ненависти к этому мозгляку, я шагнул вперед и сказал. Так-так-так, застрекотало в траве какое-то насекомое. Однажды я поймал за крыло эту летающую гадость, не знаю, правда, точно, кусалась она или нет, и попытался определить, откуда исходит стрекочущий звук. Оказалось, никогда бы не поверил, стрекочет она крыльями. Конечно, это ваше право, вы можете спросить: что именно сказал я товарищу своего далекого детства и что товарищ этого далекого детства сказал мне в ответ? Не знаю, не имеет значения, так-так-так, стрекотало крыльями, откуда мне сие, нет и нет, точно неизвестно, все многовариантно. Например, я мог сказать: где? Он, тихо улыбнувшись, будто рад нашей встрече, ответил: здравствуй, брат мой. И опять: так-так-так, застрекотало в траве что-то, что я бы назвал кузнечиком, если бы не знал, что кузнечиком это быть не может. Уверен, вы желаете спросить: неужели моя первая после десятилетней разлуки фраза не была начата с приветствия, самого что ни на есть пространного, ни к чему не обязывающего, знаете, как говорят, я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало, или: добрый день, Иегошуа, рад тебя видеть, или: желаю здравствовать, бог в помощь, жду ответа, как соловей лета, разрешите представиться, рекомендуюсь, имярек такой-то, или по- простонародному: со свиданьицем, друг мой? Но, уверяю вас, при всем желании не могу удовлетворить ваше любопытство, ибо, припоминая былое, я не всегда отделяю злаки от плевел, произошедшее в действительности от только возможного, хотя не все ли равно, не правда ли, как вы считаете, если суть матово просвечивает сквозь тонкую кожу реальности косточками в крупной виноградине; и ручаюсь, это помню совершенно отчетливо, я действительно задал ему свой вопрос, какой, правда, не помню, без обращения, ибо слишком торопился. Конечно, я представляю себе все очень рельефно: вечереющий воздух под низким сизо-плюшевым небом, безлюдный пустырь на окраине города, за храмом, ибо, увидев, что учитель беседует с кем-то серьезно, почти все вежливо удалились, и два собеседника: один, устало- болезненный, с запавшими от тоски глазами на изможденном лице, сидит, поджав под себя ноги и прислонившись спиной с накинутым на плечи бурнусом к поросшему мхом камню, и второй, стоящий в двух шагах от него, черноволосый, с угольной фигурной бородой, изысканно седеющей около рта, с печатью некой роковой красоты и тонкими, может быть, чуть мелковатыми чертами лица, постоянно во время разговора оглядывающийся по сторонам, направо, где по аллее серебристых олив, в сторону виднеющейся на горизонте рощицы, текла, уменьшаясь в размерах, капля из десяти-двенадцати мужчин страннического вида, и налево, там, выходя из желто-коричневой синагоги, расходились по домам последние минеи. Здравствуй, брат мой, говорила тихая и смиренная улыбка первого, рад приветствовать тебя, друга моего детства, как поживаешь ты и как поживает отец твой, благочестивый старец Исраил? Слушай, Иегошуа, подразумевалось речение второго, перестань пудрить мне мозги: где Магда, женщина моего вдоха и выдоха, стройная мечта моих последних желаний, на что она тебе, куда ты ее дел? Так-так-так, стрекотало
Вы читаете Вечный жид
