- А что за таблички? - осмелился подать голос я. Все сразу повернулись.
- Кто вы такой? - слишком серьезно для подобной ситуации спросил мужчина, чье лицо напоминало мне норвежского писателя, продолжая обороняться от наседающих бабочек.
- Это не имеет значения, - его вопрос мне пришелся не по душе, - если возможно, поясните про таблички?
- Вы что - не в курсе наших дел? Как вы сюда попали? - продолжал допрашивать он.
- Да, он, вероятно, новоприбывший, - допер радостно заухавший филин. - Вы разве не получили записку? Вы разве не видели на табличках карандашные исправления? Их наносят наши люди каждую ночь.
- Не гони волну, Минос, - опять приказал гонявший бабочек руками. - Повторяю вопрос: кто вы такой?
- Нет, - вмешалась нагая блондинка в детском фартучке на живете. - Пусть расскажет последние новости. Как там план: выполняете и перевыполняете?
- Идите к черту, - тихо сказал я, ибо мне стало скучно. И повернув голову, посмотрел на Викторию, которую уже давно заприметил рядом: она стояла в своем длинном черном платье у подоконника, иногда шепчась с соседками, потягивая из бокала с булькающей оранжевой жидкостью.
- Не цепляйтесь, оставьте человека в покое, - встретив мой взгляд, сказала Виктория, обращаясь к остальным; и только теперь я понял, что она пьяна в стельку; на ее плече сидел и клевал носом от усталости говорящий попугай Федька. - Это мой жених.
- Жених и невеста тили-тили тесто, - проскрипел Федька, и я пожалел, что не свернул ему шею.
Кружок вокруг на мгновение примолк, а затем опять занялся беседой, подчеркнуто не обращая на меня внимания.
- Все в порядке вещей, - внушал кому-то гонявший бабочек руками мужчина, - мы делаем вид, что живем, а они делают вид, что нас нет. Это устойчивое равновесие, кажется, оно устраивает почти всех.
- А, что если сделать вид, что ни нас, ни их не существует? простодушно поинтересовался ухающий филин. И отвечая собственной мысли, зашелся кувыркающимся сатанинским хохотом, эхо которого спиралью затухало в ушах.
- Ты не прав, Минос, - брезгливо подправил его Курт Педерсен-второй? - мы не можем пойти на такое, ибо тогда они назовут нас солиспистами. Мы не должны давать им таких козырей.
- А все же, если сделать вид, что ни нас, ни их не существует? - не сдавался Минос, ибо ему понравилась собственная идея.
- И вида делать на надо, - сам не зная зачем, опять подал голос я, - вас и так никого не существует.
Все, даже бабочки, липнувшие к скромно одетому мужчине, который обладал в разговоре явным приоритетом, замерли на мгновение. Лотос флейты опять взвился звуком, подпрыгивая на ударах тамтама.
- Черт побери, у него снова джокер! - сказал голос сзади и с раздражением щелкнул картами.
В следующий миг блондинка с фартучком на животе вскочила и сделала шаг мне навстречу.
- Красавчик, ты мне нравишься! - проговорила томно она. - Кажется, мы с тобой где-то встречались? - и нагнувшись, вздрагивая растопыренными булками грудей, обняла меня одной рукой за шею, вторую кладя на место, где у меня двойным швом сшивались брюки.
Тутто я и не выдержал.
- Жопа! - отбрасывая ее руки, заорал я слово, которое было уже полчаса у меня на языке и не давало покоя. - Заткни фонтан! - и не зная, как еще досадить, дернул за отвисающий молочно вздутый сосок, как за пипку умывальника. И переворачивая ногой полную пепельницу, выскочил вон, хлопнув за собой дверью.
Как всегда в экстремальных ситуациях, сначала интуитивное чувство - как надо, чувство, распрямляющее пружину действия, и только после - додумывание в виде закрывающей скобки, Виктория, выскочив почти сразу, нашла меня на полу, я сидел с ньюфом Панглосом и, перевернув его на спину, шептал что-то на ухо. Потом сзади раздались быстрые шаги.
- Господи, я так боялась, что ты уйдешь совсем! - тихо оказала она, опуская мне руки на плечи - Ты обиделся?
- Что у тебя общего о этими ублюдками? - не отвечая спросил ее, дергая плечами, словно собираясь скинуть ее руки, на самом деле чувствуя, как размякает от тепла ее прикосновения моя парафиновая душа.
- Это - изгои, с ними не так скучно, как без них.
- Ты можешь сейчас же выгнать эту свору? - спросил я, давая Панглосу пожевать свой палец: он скалился, открывая черный зев, делал вид, что палец отгрызет, а на самом деле лишь легонько его покусывал.
- Их уже нет, пошли, - посмотришь.
Панглос вскочил еще раньше меня, отряхнулся, очищая себя от пыли половика, и побежал вперед. С опаской отворил я дверь, не очень доверяя словам Виктории, и действительно увидел совершенно пустую комнату, только что набитую, как бочка сельдями. С потолка на пол свисали два голых скрученных каната; повсюду стояли полные, еще дымящиеся пепельницы; разбросанные карты лежали на полу, тахте и подоконнике, заставленном порожними бутылками и бокалами, которые теперь оказались простыми гранеными стаканами, а посередине комнаты валялся перевернутый стул с поломанной спинкой и вывороченными вбок ножками…
…Заснул в ту ночь я почти сразу, провалившись в черную дыру забвения, иногда сквозь сон слыша, как Виктория бродит по комнате, вытряхивает пепельницы и собирает раскиданные карты и перебитую посуду, поскользнулся на этом видении и полетел в пропасть, устланную мягким фиолетовым илом покоя, всасываясь в него, как моллюск губами, и только иногда накрываясь с головой сплошной шелковой волной полного отсутствия мыслей и чувств. Всю ночь летел я вниз, изредка плавно тормозя, словно скоростной лифт перед тем, как остановиться на нужном этаже; торможение происходило по дуге, замедляясь на мгновение в высшей точке, а потом опять наступало наращивание скорости. На одном из этажей в мой лифт зашел говорящий попугай Федька, в сером френче, с надвинутой на клюв пилотке; он сказал: 'Товарищи, разве вы не знаете, что коммуналка - первое и высшее достижение нашего общества?' - 'Идите к черту, товарищ Федька, - сказал я, закрывая глаза, - не мешайте дрыхнуть'. - 'Вы что - несогласный будете? Супротив трудового народа? Давай черный рынок, по-вашему? - продолжал митинговать он - Дома терпимости из нашенской отечественной женщины организовывай, или нет? Правильно гуторю, ваше отщепенство?' Я попытался было хлопнуть его подушкой по башке, чтобы не мешал спать, но лифт опять полетел вниз, ветер засвистел в ушах, изгоняя неприятную поволоку впечатления от птицеобразной встречи; этот лифт напоминал молочный зуб, болтавшийся на тонкой ниточке, и когда снова затормозил, в освещенный прямоугольник проем вошла сероокая блондинка в передничке, повязанном по талии. Войдя, она сразу заломила руки и с тайной насмешкой стала умолять: 'Красавчик, неужели вы против свободной любви? Посмотрите сюда, посмотрите на это - неужели я не в вашем вкусе? Сволочь, ты долго будешь меня мучить?' - 'У меня несварение желудка от блондинистых фурий, - злобно отрезал я. - Понятно? Меня понос пробирает, когда я вижу таких, как ты. Поищи себе приставку в другом месте, проваливай, девонька, проваливай'. Однако отделаться от нее оказалось куда труднее, чем от говорящего попугая-агитатора; нимало не смущаясь моими словами, пухлая блондинка потянулась вперед руками, но вместо того, чтобы ласково, как я ожидал, обвить мою шею, внезапно вырвала из моей головы клок волос. 'Ты что - с ума сошла, сука?' - завопил от боли я, пытаясь отпихнуть ее навалившееся, пахнущее женщиной тело, но ее руки ловко избегали моих и, несмотря на сопротивление, вырывали из меня все новые клочки.
С усилием разодрал я глаза, слипшиеся от клея усталости, приподнялся - и увидел, что лежу в темной комнате поперек постели, обмотав простыню винтом вокруг одной ноги, а передо мной на коленях стоит Виктория в своем черном платье и, тихонечко ища в моей голове, выдергивает редкие седые волоски: в ее
